Рейтинг темного божества

Степанова Татьяна Юрьевна

«Ил-86» компании «Аэрофлот» вылетел из Шереметьева и приземлился в аэропорту Рузыне. Прага встретила Сергея Мещерского как старого приятеля. Прежде он бывал в этом городе и зимой, и весной, и осенью. А вот в июне, в начале туристического сезона, впервые.

Но все было в Праге по-старому, по-привычному. Тот же маленький, страшно уютный отель в Малой Стране над Влтавской протокой, именуемой пражанами Чертовкой, тот же обменный пункт, та же монастырская пивнушка «У святого Томаша». Телефоны пражских партнеров из местной турфирмы, вид на Градчаны с набережной. Ночная реклама, сумрачные средневековые улочки, звуки гитары и саксофона с площади, желтые чешские

трамваи, каких уже так мало осталось в Москве. Единственно, что портило впечатление, — это несметные орды туристов, праздных отпускников со всех уголков Европы, которые, казалось, двигались во всех направлениях не только по улицам и мостам, но и по стенам домов, по крышам, шествовали вверх ногами по пражскому небу, потому что в самом городе всем уже не хватало места.

Мещерский с сознанием чувства долга позвонил Кате в Москву с Карлова моста. Отрапортовал четко и деловито: вот прилетел, устроился, в настоящее время пытаюсь исполнить, что обещал, — держу курс на отель «Адрия» на Вацлавской площади, где в настоящее время проживает граф Владимир Всеволодович Головин. Катя вздохнула на том конце и переспросила: «Граф? Ах! На Вацловской площади?» И снова вздохнула. Мещерский вспомнил, как он организовал ей с мужем Вадимом Кравченко рождественский тур в Прагу. Они улетели, а он крепился, крепился, а потом под самый Новый год не выдержал — сел в самолет, благо виза была еще не просрочена, и через три с половиной часа уже стоял на этом вот самом Карловом мосту. Они с другом детства Вадимом Кравченко обошли за два дня все знаменитые пивные. А Катя купила себе такую смешную розовую сумочку… Каждый поздний вечер они расставались в вестибюле отеля — Катя и Вадим шли к себе в номер, а он… эх! Что толку было приезжать в эту Прагу втроем? Вот и сейчас, после романтического вздоха по поводу Вацлавской площади, Катя радостно сообщила, что утром ей звонил Вадик. У него все нормально. А что может быть ненормального у такого здоровенного лба, у медведя-командированного?

Мещерский брел по Карлову мосту в разноязыкой толпе. Разглядывал статуи. Вот святая Луитгарда. Говорят, если подержаться за ее бронзовую ножку и загадать желание — ну, например, слегка прибавить себе роста и мускулатуры, — оно сбудется. Но пойди сыщи эту волшебную ножку в складках бронзового одеяния! И про статую Турка, что третирует Христианина, тоже говорят похожее: заберись вопреки полиции на парапет, коснись басурманской чалмы, и твое желание — ну, чтобы девушка, которая столько лет тебе нравится, тебя наконец-то полюбила — исполнится сию же секунду.

На голове бронзового Турка сидел сизокрылый пражский голубь. С живейшим интересом он наблюдал сверху за людьми. Зыркнул черными бусинками глаз и на остановившегося Мещерского. Заворковал, заворковал «гули-гули» и внезапно, но метко выстрелил беленьким, попав прямо на бронзовый нос ввергаемого в узилище Христианина.

Туристическая река текла к Староместской площади, и Мещерский поплыл с ней дальше — вот знаменитая ратуша, часы ее показывают половину шестого вечера и советуют поторопиться, чтобы не опоздать к господину Головину. Но торопиться так не хочется. Торопиться в Праге вообще невозможно.

В кармане у Мещерского лежала та самая фотография и снимок странного рисунка из заброшенного дома в Брусках, который накануне отъезда дала ему Катя. В день вылета он еще раз звонил в Париж Пете Кабишу. Тот подтвердил, что связался с секретарем Головина, переслал ему по электронной почте копии фотографий и предупредил его о визите Мещерского.

— Владимир Всеволодович согласен

с тобой повидаться, — объявил Кабиш. — Секретарь сказал, чтобы ты непременно навестил его в отеле «Адрия». Он всегда там останавливается.

Возле отеля «Адрия» выстроилась вереница дорогих машин. Мещерский прошел мимо швейцара в холл и направился к ресепшн. Спросил по-английски у портье, в каком номере проживает граф Головин. В «Адрии» все было на старинный австро-венгерский имперский лад — кроме современных жидкокристаллических мониторов компьютеров и телефонов. Портье спросил у Мещерского имя и фамилию, позвонил в номер, уточнил — желанен ли сей визитер, и, получив утвердительный ответ, предложил подняться на лифте на третий этаж — в апартаменты В.

Отделанный дубовыми панелями лифт производил впечатление декорации к рассказу Томаса Манна. В коридоре третьего этажа царила чинная тишина. На красном ковре сидел пушистый белый кот с голубыми глазами. Навстречу Мещерскому попалась горничная. Онасгребла кота в охапку и куда-то понесла, что-то щебеча по-чешски.

Мещерский постучал в дубовую дверь и услышал русское «пожалуйста». Апартаменты состояли из холла, просторной гостиной с камином и спальни. Его встретил секретарь Головина — смуглый мужчина лет сорока. Он был родом из Аргентины и, как оказалось, являлся крестником старого графа, который много лет жил в Буэнос-Айресе. По-русски он говорил бегло, но с сильным акцентом. Звали его дон Мигель, но Головин именовал его исключительно Мишенькой.

— Мишенька, проводи молодого человека сюда, ко мне, — послышался из гостиной дребезжащий, однако весьма бодрый старческий голос.

Секретарь сделал жест — прошу. Мещерский переступил порог гостиной. И увидел старика в кресле у пылающего камина. Лицо старика было крупно, скульптурно и красно. Лысый череп, как венчик, окружал седой пух волос. Темные глаза светились умом. Нос был римский с горбинкой, однако, увы, именно он свидетельствовал о том, что его обладатель предпочитает всем другим напиткам неразбавленное шотландское виски в больших количествах. На старике был английский пиджак песочного цвета и яркий шейный платок. Рядом с креслом лежала ореховая трость с янтарным набалдашником.

— Здравствуйте, Владимир Всеволодович, — сказал Мещерский.

— Здравствуйте, милости прошу, — старик окинул взглядом невысокую фигурку визитера. — Что же… очень рад, молодой человек… Имел честь знать в Париже вашего троюродного деда князя Федора Федоровича Мещерского-Витгендорфа.

— Я никогда его не видел, не пришлось встретиться, — ответил Мещерский.

— Это печально. Выдающегося ума был человек.

И большой патриот. Да-с, патриот России. А как здоровье Елены Александровны?

— Спасибо, бабушка здорова.

— Она ведь мне ровесница? Нет, моложе меня. Помню, как мы с ней встретились впервые в 1965 году в Париже. У вас тогда была «оттепель», вашим впервые разрешили выезжать за рубеж, видеться с родственниками. Мы ведь по моей матушке Леокадии Николавне — двоюродные брат и сестра. А Варвара Петровна здорова?

— Здорова, ей в марте сто лет исполнилось, — сказал Мещерский. — Ее внуки забрали в Штаты.

— Подумать только — сто лет… А я ее видел еще в пятьдесят восьмом. Тогда Большой Балет приезжал в Лондон. Я специально туда примчался — она ведь мне тетка, урожденная графиня Головина-Щепотинская. А вот стала балериной. Танцевала под второй своей фамилией, имела в Лондоне бешеный успех. — Старик вздохнул. — Да, молодой человек, разметало нас всех время, судьба… Вы чем изволите заниматься?