Резервисты
Шрифт:
Несколько минут стоит тишина, потом водила стучит нам каской по броне. «Пацаны! — орет он, Шухер! Манаеки (презрительная кличка военных полицейских, сленг) на границе! Только что по рации передали! Шмон будет!». Облом! Сигарет можно везти по блоку на человека, у нас же гораздо больше. Леха сдвигает задвижку на бойнице и орет водителю, высунувшись из окна: «Славик! Славик, тормозни на повороте, мы барахло скинем!». Водила показывает ему большой палец. В кузове в это время кипит лихорадочная деятельность, народ вытряхивает распиханные по карманам разгрузок пачки сигарет в большой полиэтиленовый мешок. Габассо подтаскивает его к двери и ждет. Через несколько
Колонна пересекает границу, втягивается в открытые ворота, и мы оказываемся в Израиле. Рота ссыпается с машин. Нас встречают военные полицейские с собаками на поводках. Собаки будут искать наркотики, но этого дерьма у нас нет. Никому неохота сидеть в тюрьме и потом переводиться в какой-нибудь стройбат.
Мы выстраиваемся в линию и задираем стволы на 60 градусов вверх, чтобы разрядить оружие. Никакой шмон нам не страшен, ведь мы дома! ДОМА!!!
Глава третья
Теперь Ливан истории страница,
И фотографии все в рамках на стене,
Но до сих пор мне продолжает сниться
Перед тем как батальон очередной раз бросили в Ливан, нас послали на учения в пустыню. Hа стрельбище Зорик дорвался до пулемета МАГ 7.62 постреляв он вернулся к своему «негеву» и после первой же очереди заявил: «Не катит. Кураж не тот! Однозначно!». Мы как могли пытались его утешить, ссылаясь на то, что у «негева» вес стал вдвое легче, но у нас ничего не вышло, что поделаешь, кураж, видите ли, не тот!
С нами вместе тренировались бедуины из ГАДСАРа, (бедуинский батальон израильской армии). Выглядело это очень интересно, так как между собой они разговаривали по-арабски, но носили форму ЦАХАЛя. Однажды на привале один из них, укладывая гранаты в разгрузку, сказал другому: «Мухамад, джиб ли вахад пцаца!», (игра слов: «дай мне одну» сказано по-арабски, «бомбу» — на иврите). Мы долго хохотали, бедуины сначала не поняли, а потом ржали вместе с нами.
На привалах они поили нас настоящим бедуинским кофе в крохотных чашечках. Вместо того чтобы взбадривать, кофе одурманивал как наркотик. В какой-то момент вдруг понимаешь, что пустыня вокруг вечна, что она поглощает время. Кажется, спешить больше некуда и незачем: пройдет еще десять тысяч лет, от нас не останется даже пыли, а пустыня будет все такой же… Так куда торопиться? Взводный Боаз с трудом загонял нас в строй после таких кофейных привалов.
Но все хорошее когда-нибудь кончается. Мы распрощались с бедуинами и разошлись каждый в свою сторону: они охранять границу с Газой, мы — в Ливан.
В стране творилось что-то непонятное. Премьер министр Эхуд Барак заявил, что выведет войска из Ливана. Но все оставалось по прежнему. Пацифисты из организации «Четыре матери» организовывали демонстрации на перекрестках, перекрывали дороги. Все они кричали: «Вернуть детей домой». Но если всех вернуть домой, кто будет там, в Зоне Безопасности.
Мы с Лехой ехали в Кирьят-Шмону, оттуда ночью должна была идти колонна. Перед Рош-Пиной застряли в пробке. Водитель подвозившей нас попутки, пожилой киббуцник невозмутимо жевал сигарету. Мы вылезли и пошли вперед.
Перекресток перекрывала цепочка женщин, они стояли поперк шоссе взявшись за руки. И что-то скандировали. Махали плакатами призывающими вывести войска. Полицейские, в стороне, пытались договорится с организаторами. Мы подошли ближе. Перед демонстрантами замер автобус с солдатами. Какие-то зеленые салаги с сержантом и двумя офицерами. Мы видели их растеряные лица за стеклами. Женщины орали, скандировали им:
«ПУШЕЧНОЕ МЯСО!!! ПУШЕЧНОЕ МЯСО!!! ПУШЕЧНОЕ МЯСО!!!
Мы просто остолбенели.
«Почему полиция не разгонит их?» — пробормотал Леха.
Ярость ударила в голову. Мне захотелось вскинуть автомат и стрелять, положить их всех, здесь, на этом перекрестке, этих женщин, политиков, всех тех, кто важно рассуждал по телевизору о ливанской проблеме, кто размахивал лозунгами, подрывал нашу веру, веру в то, что мы делаем нужное дело, что мы защищаем границу, принимаем на себя ракеты предназначенные гражданским, там, в тылу.
Словно прочитав мои мысли демонстранты заорали:
«ВЫ ГИБНЕТЕ ЗРЯ! ВЫ ГИБНИТЕ ЗРЯ!»
«Ерунда все это!» — бросил Леха, заметив мое выражение лица, и хлопнул меня по спине, — «Не бери в голову!»
Постепенно полиция оттеснила демонстрантов, машины двинулись. Мелькнул красными огнями в темноте автобус, увозя растерянных салаг. На обочине валялись обрывки транспарантов, прицепленные к изгороди. «ВЫ ГИБНЕТЕ ЗРЯ!» Я подошел и стал сдирать плотный полиэтилен. Какой-то полицейский помог мне. «Вот ведь ублюдки!» — бросил он, — «Как можно говорить такое солдатам… шли бы в Иерусалим демонстрировать, правительству а не вам…»
Я только скрипел зубами, раздирая ненавистные транспаранты.
Не брать в голову! Легко сказать. Может завтра мне придется сдохнуть там, в Ливане, а потом окажется, что все было зря, что мы сидели просто так, принимали огонь на себя. На иврите есть такое слово леитбазбез, «истратится», но его применяют по отношению к людям. Я бы не хотел «истратится», вот так, не за хрен собачий. А те ребята, которые погибли? Если давно пора было выйти оттуда, почему же мы сидели в Зоне Безопасности, почему гибли люди. Нет, пожалуй Леха прав, лучше не брать в голову.
На приграничном КПП все было как обычно. Дождавшись ночи мы приготовились. Комбат повторил инструктаж. Мы загрузились в «Сафарри».
Мишаня достал жирный черный фломастер и написал нам номера на руках. Мне выпало быть наблюдателем. То есть стоять снаружи на открытой площадке и искать, не прилетит ли откуда-то огненый хвост ракеты, не хлопнет ли вылетающая из ствола мина. Я уже знал все наизусть. Знал, как тарахтит в полете «саггер», как пляшет в воздухе оранжевая смертоносная звезда РПГшной гранаты, как хлопает миномет, выплевывая из ствола мину.