Резидент
Шрифт:
Романцев, сопереживая бегущему солдату, неожиданно для себя начал негромко приговаривать:
– Ну, давай, беги!.. Беги, е-мое!.. Только не падай…
Будто бы услышав его мольбу, боец вновь выскочил из воронки, ловко перекатился в другую. У самой его головы фонтанчиком брызнула земля, заставив поглубже врыться в землю. От разрыва снаряда вздрогнула земля, обдав его комьями спекшейся глины.
Столь же внимательно наблюдал за бежавшим и капитан Ерофеев. Выглянув из своей ячейки, он не удержался от восклицаний:
– Беги! Не упади… Мать твою!..
Раза
До первой линии окопов оставалось каких-то метров двести пятьдесят. В мирной жизни расстояние небольшое, но для войны – невероятно длинная дистанция. Здесь можно погибнуть на каждом шагу. Не удержавшись, капитан прокричал стоявшему рядом пулеметчику:
– Давай поможем хлопцу! А ну-ка, вдарь длинной очередью по левому флангу! – Трескуче заработал пулемет, заставив прекратить стрельбу. – Так его, гада!!. Попал! Давай еще!.. Ну-ка, дай, я попробую! – оттеснив пулеметчика, Ерофеев поддержал бегущего длинными очередями, заставив немцев пригнуться. – Теперь по правому вдарим! Ага, заткнулись, гады!
Воспользовавшись образовавшейся паузой, боец, пригнувшись, что есть силы устремился к первой линии окопов. Упал, уткнувшись лицом в перепаханную осколками землю, но уже в следующую секунду вскочил пружиной и, обманув припасенную для него пулю, прыгнул на бруствер и скатился прямо на самое дно окопа под ноги возбужденных красноармейцев.
– Ну, ты, брат, даешь! – воскликнул кто-то из бойцов. Я в своей жизни таких везунчиков еще не встречал!
– Сразу видно, в рубашке родился! – дружно загудели остальные.
Подхватив упавшего под руки, поставили его на дно окопа и одобрительно хлопали по плечам, спине.
– Посмотри, даже царапинки на нем нет.
Перепуганный, раскрасневшийся, беглец и сам не верил в свое чудесное спасение. С какой-то виноватой и смущенной улыбкой он посматривал на обступивших его красноармейцев, восхищенно взиравших на него. Равнодушных не оставалось, а капитан, уже немолодой дядька лет под пятьдесят, подвинув костистым плечиком плотную толпу, счастливо улыбался и крепко тискал в объятиях перебежавшего бойца:
– Как же тебе удалось-то? Вот как?
Перед ним стоял тщедушный молодой солдатик, от силы лет двадцати. Смущаясь от всеобщего внимания, он как-то неловко, даже немного застенчиво пожимал плечами, а потом просто объяснил:
– Даже не знаю как… Просто жить очень хотелось. – И тут же жалостливо протянул: – Закурить бы мне, братцы, уж и не помню, когда в последний раз табачок смолил.
– Кури, браток, – протянул цигарку коренастый боец, стоявший рядом. – Только запалил. Табачок что надо. Крепкий! До самых кишок пробирает. Затягивайся на здоровье!
– Да постой ты, – попридержал коренастого боец лет тридцати пяти с орденом Боевого Красного Знамени на порыжевшей гимнастерке. – Чего парня дедовским самосадом травить? От него даже тараканы дохнут! Ты вот лучше
Солдатик робко потянулся к умело скрученной махорке.
– Погодь, лучше возьми у меня папироску, – громко произнес капитан, раскрыв дюралевый трофейный портсигар. – Это тебе не какой-то там фрицевский табак. Немцы в куреве ни хрена не смыслят! Они больше для форса курят. А нам, русским солдатам, что покрепче подавай! А потом, такого табака ты во всей дивизии не сыщешь. Знаешь, оставлял его про запас… Думаю, вот как пойдем в наступление, как вдарим фашистам под самый хвост, тогда и закурю где-нибудь в немецких окопах. Но раз такой случай, так чего жалеть!
Солдатик был неказистый, тощий, какой-то весь угловатый, смотрел на окруживших его бойцов с опаской, будто ожидал какого-то подвоха. На узких, еще не сформировавшихся юношеских плечах грубоватыми складками свисала истлевшая гимнастерка, явно с чужого плеча. Через дыры на штанинах виднелись почерневшие худые бедра. На ногах – стоптанные старые кирзачи с драными голенищами.
С первого взгляда он вызывал жалость. Именно таким достается больше всего: и нагоняй от начальства, и самая черная работа, первая пуля – тоже про них. Большинство таких недотеп погибают в первом же бою, а вот этому повезло. Оставалось удивляться милосердию судьбы, столь трепетно оберегавшей тщедушное тельце.
Тонкая ладошка бережно взяла предложенную папиросу. Красноармейцы, принимавшие участие в разговоре, одобрительно и понимающе закивали, сполна оценив щедрость ротного. Папиросы на передовой – вещица не частая и особо ценимая. Если и выпадает счастье затянуться таким табачком, так только одну на двоих. Такой удачный перекур воспринимался как праздник и напоминал о гражданской и такой далекой мирной жизни. Более привычен для солдат самосад, который в ходу от простого солдата до командира полка.
Взяв папиросу, беглец прикурил от предложенного огонька и глубоко, насколько позволяли его скукожившиеся легкие, втянул в себя горьковатый дымок.
– А хорошо, братцы! Лучшего табачка в жизни не курил.
– Тебя как звать-то? – добродушно спросил капитан Ерофеев и отцепил от ремня флягу.
– Макар.
– Хорошее имя. Русское, старинное. А родом откуда будешь?
– Из-под Могилева, – отчего-то сконфузившись, произнес паренек.
Капитан одобрительно кивнул и скупо улыбнулся:
– И город хороший. Бывал я в этом городе. В зелени весь, как сад! С этим городом у меня кое-какие воспоминания связаны. Дивчина одна в нем жила, женихался я с ней, да вот… как-то не случилось. А вот теперь даже не знаю, жива ли.
Докурив, паренек закрыл лицо руками и совершенно по-детски шмыгнул носом:
– Не смотрите… Сейчас пройдет… Столько было… Ведь живой! Сто раз могли убить. А я себя всегда невезучим считал. Ведь другие были лучше меня, удачливее, а они в земле лежат. Я сейчас… Я успокоюсь… Вы простите меня, – утер он рукавом слезы. – Тут столько горя, а я о своем.