Рибофанк
Шрифт:
– Слушай, Оспа, мне наплевать, во что вы с Проказой, Сифилисом, Корью, Свинкой, Полиомиелитом и всеми остальными доходягами превращаете свою жизнь. Но когда вы поставляете контаминанты знаменитому террористу, я вынужден становиться у вас на пути.
– Да ничего мы никому не поставляем, – заныл Оспа.
– В самом деле? А у меня совершенно противоположные сведения.
– Да и плевать, – пробормотал Оспа и нагло повернулся ко мне спиной. – Все равно ничего не докажешь.
Я поймал коротышку за лохмотья, оторвал его от пола и приблизил
– Скажи-ка, приятель, как тебе идея вылечиться? Оспа побледнел от страха:
– Не посмеешь!
– Еще как посмею.
– Убийца! – забрыкался он. – Ладно, прекрати! Отпусти меня, я все скажу!
Я выполнил просьбу, но остался начеку.
– Нам совсем без бабок не прожить, приходится иногда брать заказы, – снова заныл Оспа. – А связываться с нами желающих мало. Да к тому же в этот раз задачка была аккурат на наш вкус.
– А ну-ка, поподробнее.
– Заказчика я ни разу не видел, так что не буду гадать, тот ли это, кто тебе нужен. Мы контачили только с кибами, это они организовали сделку. Короче, этому штепселю понадобился новый прион, который, попадая в ротовую полость с водой или пищей, добирается до таламуса и расстраивает функцию Ллинаса.
Я ушам своим не поверил. Функция Ллинаса – полученная эволюционным путем способность таламуса, этих первичных часов мозга, соединять весь сенсорный ввод и все корковые реакции в логически последовательный посекундный гештальт вселенной. Даже самый отвязный крим не на шутку задумается: стоит ли копаться в такой важной функции мозга.
– Так ты говоришь, что создал прион, способный разлаживать внутренние часики человека?
– Что-то в этом роде. Но все формы жизни равны, и прионы будут благополучно существовать, не убивая своих носителей.
Должно быть, Сынок считывал показатели моей жизнедеятельности и идентифицировал гнев – он механическим спрутом устремился вперед:
– Полноправ, какие будут распроряжения?
– Упакуй их.
Заработали форсунки Сынка, и через тридцать секунд все Инкубаторы были опутаны нитями, Я вызвал транспорт и поделился новостями с Пристли.
И на этом легкая часть расследования закончилась.
Весь личный состав ДВР, а также сотни прибывших на помощь сотрудников десятков других биорегиональных и континентальных агентств, были брошены на поиски Чокнутого Кошака. Среди них оказался и я в роли рядового топтуна – уже на следующий день после того, как Пристли выдавила из себя благодарность в мой адрес и дала выход буре негодования в адрес тех, кто не додумался раньше опросить Инкубаторов.
В ту же ночь, когда мне удалось добиться от Оспы откровенности, я снова встретился в «Кокейне» с Ксули Бет. И было такое чувство, будто это мой последний визит в заведение. Никогда еще страна молочных рек и кисельных берегов не казалась мне такой фальшивой. В минуту нашего постсексуального отдыха она сказала:
– Береги себя.
– Обязательно. Да ты не волнуйся, меня опекает Сынок.
Она рассмеялась:
– Тьюринг
– Конечно. Всегда полезно иметь резервную связь с метамедиумом.
Ксули Бет потрогала рожки на лбу:
– Что ж, это хорошо.
Мои коллеги с пристрастием допросили Инкубаторов, но так и не сумели выяснить, где может прятаться Чокнутый Кошак. Мы с Сынком проверили дюжину вероятных зацепок – с тем же успехом. Но какая-то смутная мысль постоянно щекотала кровеносные сосуды затылочных долей мозга.
В Отделе я истратил драгоценный перерыв на разглядывание торнадо-мандалы.
Вот тут-то и всплыл в памяти тот странный запашок.
Я его наконец узнал.
В бывшем нефтехранилище пахло Плетенками!
– Сынок, мы выходим! – воскликнул я.
Я никому не сказал, куда направляюсь. Иначе бы все ринулись на охоту за диким прионом.
Наверное, Доктор Варелла объяснит мне потом, что я подсознательно хотел сразиться один на один с существом, столь изрядно потрепавшим мне нервы.
ДВР содержал в бухте лодочную станцию. Я заказал маленький катамаран-водоплан и вскоре на приличной скорости вышел в открытое море.
– Мы в самом начале расследования проверяли Плетенки, – запротестовал Сынок, который сегодня щеголял шасси от «Хьюс», напоминавшем многоногую галлюциногению из Берджес-Шейл.
– Помню. Но с тех пор Чокнутый Кошак где угодно мог укрыться, в том числе и у Плетенок.
– Не спорю. Но все же я бы предпочел сначала убедиться, что вы правильно идентифицировали запах.
– Некогда! Как ты этого не понимаешь? А может, нарочно тянешь время? Хочешь посмотреть, что натворят науськанные на человечество прионы?
– Если это произойдет, Бостоном будут управлять кибы.
Я вытаращился на робота. Но эта ходовая не умела принимать понятные для людей выражения лица.
– Шутка. Из тех, которыми обмениваются напарники.
– Ах шутка? Ха-ха-ха!
Понадобился час, чтобы добраться до места, – нам пришлось обогнуть Джорджес-банк. И я учуял Плетенки раньше, чем увидел.
Несколько тысяч квадратных километров моря было покрыто грандиозным скоплением цианобактерии и диатомей – этакий мягкий эктоплазмовый ковер. Плавучий бифштекс, источник разноцелевой биомассы, уютная экониша для базово-линейных и искусственно выведенных полезных организмов.
Плетенки выращивались для человечества специальными слабоумными кибами. Одного из которых (а может, и не одного) подчинил себе Кошак.
На ближнем к суше краю Плетенки была заякорена маленькая платформа, служившая редким посетителям-людям: электростанция ОТЕС, маяк, спасательный плот. Мы причалили.
Я не тихарился – Чокнотому Кошаку спрятаться тут было негде.
– Лодку сторожи, – приказал я Сынку.
– Приступаю к исполнению команды.
Я перебрался на борт слегка покачивающегося форпоста цивилизации в океане.