Ричард де Амальфи
Шрифт:
– Держитесь, сэр Ричард!
Голос прогремел, как гром. Хромающий сэр Тудор появился из перемолотых, как под танковыми гусеницами, зарослей, меч в обеих руках, я услышал мощный рев, Тудор вонзил острие чуть выше того места, где прорезал я. Кабан завизжал еще громче, кровь брызнула тугим фантаном. Я оглох и ослеп, меня отшвырнуло, а секундой спустя спиной влетел в заросли сэр Тудор. Толстое дерево от удара затряслось, посыпались сухие ветки, сучья.
Кабан почему-то не нападал, хотя уже поднялся на все четыре. Я кое-как встал, кабан пошатывается, вот-вот рухнет. Кровь хлещет и хлещет,
Ему удалось вонзить лезвие в горло, навалился всем телом. Кабан упал, Тудор тоже рухнул, так и лежали, я слышал только хриплое дыхание, затем затрещал кустарник, на поляну выметнулся запыхавшийся Гунтер на взмыленном коне.
– Ваша милость! – закричал он в испуге. – Сэр Ричард, вы ранены?
Я ответить не успел, Тудор заворочался и задыхающимся голосом прохрипел:
– Это… кровь… победы…
Гунтер спрыгнул, я вытер лезвие меча и сунул в ножны. Теплая кабанья кровь проникла во все щели, одежда липнет к телу, гадко и противно, я сделал довольное лицо и сказал учтиво:
– Сэр Тудор, поздравляю с победой!
– Сэр Ричард, – немедленно отозвался он, – этой победы без вас не было бы!
– Но вы нанесли последний удар, – возразил я.
– А вы – смертельный, – отпарировал он. – Ладно, не будем спорить, оба поразили чудовище. Такого, сэр Ричард, никто не помнит в наших лесах. Как оно нас, а?.. От моего коня остались только клочья кожи на сучьях дерева.
– Бог вас любит, – ответил я. – Вы же падали с такой высоты!..
Он отмахнулся.
– Я в доспехах. Хотя кровоподтеки будут с неделю. И нога что-то… Но какого кабана, а?.. Эй, как вас… Сэр Гунтер? Сэр Гунтер, вы уж там распоряжайтесь и моими людьми, поработайте пока мясником.
Гунтер отозвался почтительно:
– С превеликим удовольствием. Мне будет, что рассказать. Такого кабана еще никто не только не разделывал – даже не видывал.
Через час двенадцать человек разделывали под его руководством чудовищного кабана. Голову по настоянию Тудора отделили сразу же и с великом торжеством, продев через шест, понесли в замок. На самом деле не шест, понятно, а бревно с бедро взрослого человека толщиной. Несли двенадцать человек, да и те изнемогли, пока вынесли из чащи к дороге.
Уже на телеге привезли в замок. Голова заняла всю подводу, кони чуяли кровь страшного зверя, храпели и пытались понести, возчики едва удерживали их туго натянутыми вожжами. Тудор разрывался между страстным желанием собственноручно разделать чудовище полностью: порыться в его теплых внутренностях, подержать в жадных ладонях еще живое вздрагивающее сердце, вытащить печень и вцепиться в нее зубами, чтобы мощь убитого хищника перешла в его жилы, но и жаждал поскорее похвастаться великолепнейшим трофеем перед отцом, гостями и соседями.
Гунтер поглядел по сторонам, понизил голос и сказал с сильнейшей завистью:
– Везет же этой зверюке!
– Что все-таки прикончили?
– Я о сэре Тудоре, – пояснил Гунтер. – Куда кабану до него по живучести!.. Говорят, в самом
– Как это? – спросил я, но вспомнил о Гуголе, замолчал, а Гунтер пояснил:
– Да иногда бывает, что люди находят утром на пороге дома сверток с младенцем в очень непонятной одежке: то ли из травы, то ли из тонких звериных жил… Сэр Устинакс и леди Цигилла жили бездетными, у них дети все умирали во младенчестве, так что обрадовались, возблагодарили Бога, приняли и воспитали. Говорят, это работа Лесных, на самом деле дети сэра Устинакса и его жены не умирали, их забирали эти Лесные, а взамен подкидывают своих.
– И часто такое?
– В этих краях такое бывает, – ответил Гунтер, – к тому же иные так маскируются, что до конца жизни их не распознают.
– А зачем это Лесным?
– Это одному Господу ведомо, – ответил Гунтер благочестиво. – Но раз уж допускает, то какая-то цель в этом Божьем промысле есть.
Я задумался, пытаясь представить, кто эти Лесные, почему и зачем такое странный обмен, мысли поползли с межвидового гибридинга до перекрестного опыления, но в это время громко пропели трубы, я очнулся и увидел трепещущие на башнях красные флажки, блеск на широких лезвиях копий, и опускающийся нам навстречу подъемный мост.
– Любить так любить, – громогласно провозгласил сэр Тудор, поднимая чашу с вином, – чтобы сердце стучало! Пить так пить, чтобы лежа качало!
Гости дружно взревели, кубки и чаши с радостным звоном столкнулись над столом, щедро орошая каплями жареное мясо. Я тоже совал кубок в общее месиво, надеясь, что прольется как можно больше.
Увы, вино можно не любить, но на таких пирах не пить нельзя. К тому же, как говорится, много пить вредно, а мало – скучно, потому здесь пьют так, будто готовятся к переходу через пустыню в образе каравана верблюдов.
На таких обильных пирах можно и не пить: походил, подышал, закусил, однако пить приходится, выплеснуть под стол или в кубок отвернувшемуся соседу удается редко, ведь я, как и сам Тудор – герои удачной охоты, от меня тоже ждут подробностей.
Я пил, ел, то есть закусывал, хотя вообще-то ел, и в промежутках между рассказами про охоту, все ломал голову, как подступиться к деликатному разговору о Лесных, о всяких странностях этого мира, ведь сказал же Гунтер, что Тудор недавно вернулся из Скрытых земель, а ведь, кроме него, что-то нет смельчаков, кто бы шастал туда-сюда. А рассказы, что некто побывал там и вернулся, богатый и счастливый, обычно оказываются обыкновенной брехней, вызванной примитивной тягой к необычному.
Тудор отрезал широкие ломти кабаньего мяса, челюсти работали, как жернова, я слышал хруст, треск, довольное сопение, глаза Тудора горели счастьем и удалью. Я жевал с трудом, мне бы годовалого поросенка, а еще лучше – молочного, но у мужчин должны быть мужские вкусы, тем более у тех, кто хочет заручиться поддержкой отважных соседей, и я жевал, с трудом проглатывал, отрезал новые ломти и с широкой приклеенной улыбкой, от которой уже болят мышцы лица, рассказывал о доблести отважного сэра, что аки лев бросился лоб в лоб на гигантского кабана.