Ричард Длинные Руки – эрцфюрст
Шрифт:
Одна бросилась к матери, вторая с радостным воплем «Собачка!» бесстрашно повисла на шее у весьма изумленного Бобика.
Я в удивлении посмотрел на детишек.
— Это что… обе твои?
Она счастливо засмеялась.
— Обе? Конечно! А в доме остался еще и третий.
Я охнул.
— Когда же тебя выдали замуж? Ты сама ребенок!
— Как и всех в нашем племени, — ответила она. — С четырнадцатой весны нам уже подбирают женихов. Мне повезло, я с детства была влюблена в Тимуза, он как раз и выбрал меня. В
— Значит, — сказал я, — тебе всего восемнадцать, а ты уже мать троих… Ничего себе!..
На ее лицо внезапно набежала грусть.
— Дети очень любили отца. И он их обожал безумно! Ничто бы не могло их разлучить, если бы он остался жив.
Я сказал тяжело:
— Господь дал нам нелегкую жизнь, но это потому, что любит нас и проверяет нас. У нас бывают потери и бывают находки. Горечь и радость… Спасибо!
Она уже шла к крыльцу, оглянулась через плечо, снова этот удивленно-дикий взгляд.
— За что?
— За общение, — ответил я. — Мы еще увидимся!
Она рассеянно улыбнулась в дверном проеме, в следующее мгновение исчезла во тьме помещения вместе с уцепившейся за платье дочкой. Вторая отпустила Бобика и, страшась остаться без мамы, ринулась вдогонку, упала на ступеньках, захныкала, но тут же подхватилась и быстро-быстро вкатилась за ними следом.
Я некоторое время смотрел на захлопнувшуюся дверь, сердце переполнено по самые края такой нежностью, что я повернул арбогастра крайне осторожно и послал его по улице тихо-тихо, стараясь не расплескать это странное щемящее чувство.
Выбрав дом побогаче, я напросился переночевать, сразу заплатил щедро, чтобы никаких опасений, начал строить планы на будущее, как объяснить ей, что не могу жить без нее, что должен увести в Геннегау, там она ахнет и поразится красоте южной столицы, увидит дивное теплое море и много-много чудес…
К детям приставим лучших наставников, у Асситы будут фрейлины, она уже сейчас выглядит королевой, а в лучших платьях затмит всех…
Выдержав так почти час, я вскочил рывком, всего колотит нервная дрожь и злое нетерпение, да какого я жду, у нее было достаточно времени, чтобы вспомнить меня, перебрать все слова и моменты встречи, как-то составить обо мне впечатление…
Возле ее дома дети тащат на веревке козу, она вяло упирается, но идет, не желая обижать малышей. Так затащили в сарай, я слышал голоса, спорят, куда привязать.
Ассита приставила стремянку к стене и начала неумело подниматься по перекладинам, там на крыше ветер вырвал пласт уложенной соломы, в первый же дождь комнату зальет водой.
Ветхая лестница потрескивает, я крикнул с тревогой:
— Будь осторожнее!
Она оглянулась, голос ее прозвучал слабо и с натугой:
— Я уже не раз…
Платье ее длинное, но широкое, к тому же из такой легкой материи, что треплет
— Будь осторожна, — сказал я в землю, — перекладины совсем сгнили…
Сверху донесся задорный голос:
— Я не настолько тяжелая…
Я шагнул дальше, но сверху раздался треск, испуганный вскрик. Мгновенно развернувшись, я подхватил ее, летящую камнем почти с самой крыши, чуть присел под ее весом, а она в испуге обхватила меня за шею и прижалась всем телом.
Я выпрямился, сердце стучит часто, и в нем такая сладостная нега, какой никогда не чувствовал в жизни, не думал, что вообще может быть такое, когда вот прямо сейчас нечто необъяснимо важное, словно рождается новая вселенная.
Она шелохнулась, двигаясь очень замедленно, чуть повернула голову, глаза огромные, в них все еще испуг.
— Ты прав… Перекладинка меня подвела…
— Самая верхняя, — ответил я.
— Ты был прав.
— Гм…
Она чуть отстранилась, глядя мне в лицо все еще расширенными глазами.
— Но как ты… успел?
— Наверное, — ответил я, — был готов. Мне кажется, я всегда готов помогать тебе… защищать тебя…
В ее взгляде промелькнул испуг. Мне казалось, что ей тоже непривычно комфортно в моих объятиях, но она с усилием прошептала:
— Спасибо, что подхватил…
Я хотел сказать, чтобы всегда звала, когда полезет на крышу или дерево, но любые шутки показались неуместными, я прижимал ее тело к своей груди и наслаждался его чистотой и нежностью, теплом и тем женским, что редко бывает и у лучших женщин.
Она надолго затихла, прислушиваясь к чему-то в себе, вдруг вздрогнула и прошептала в сильнейшем смущении:
— Ох… что-то я задержалась…
— Да, — ответил я поспешно, — сейчас опущу на землю… сейчас… извини, тут грязно…
Осторожно ступая, я отошел чуть, мучительно жалея, что иду не по бесконечному болоту, осторожно опустил ее задними лапками на землю.
Она отстранилась от меня, постоянно отводила взгляд, я сам не знал, что сказать, наконец она почти прошептала:
— Спасибо… я пойду…
Она ушла в дом, а я вернулся к хозяину дома, где остановился, он сидит на крыльце и аккуратно выстругивает зубцы грабель, я сел рядом, спросил, как жизнь, как вообще, как тут люди, и он, разговорившись, рассказал многое из того, что я уже знал, но как-то отстраненно, словно это происходит даже не в другой стране, а где-то в другой вселенной.
Оказывается, это село — племя раменсов, здесь только раменсы и никто другой, как вон там далеко за рекой обитают тихонцы, но с ними нет ни связей, ни дружбы, ни вообще.