Ричард Длинные Руки – гауграф
Шрифт:
Асмер торопливо подбирал арбалетные стрелы, вытирал о ближайшего убитого и услужливо подавал Ланзероту. Бернард ощупывал стены, словно искал потайные комнаты или выходы наружу. Рудольф переворачивал убитых, весь перемазался кровью, морщился, не найдя хорошего оружия, зато поснимал с двух или трех тугие кошельки.
– Кто ранен? – спросил требовательно Ланзерот.
Бернард прорычал:
– Все помнят, что наш священник далеко внизу!
– За дело, – распорядился Ланзерот. – Времени в обрез.
На мост даже не посмотрели, а место, которое сочли проходимым, оказалось отвесным обрывом
После быков втаскивали повозку. Снова мне почудилось, что она стала еще легче. Намного легче. Почти пустая. Волов поспешно запрягали, не дав отдышаться. Бернард часто посматривал в небо. Однажды ткнул пальцем в синеву.
– Асмер, что скажешь?
Асмер, мокрый от пота, как мышь, что выбралась живой из бочки вина, прохрипел:
– Да видел, видел… Одна была, теперь три кружат! Скоро все твари сюда стянутся.
– Это уж точно, – ответил Бернард.
Мне почудилась в голосе старого воина хмурая радость. Подумал с отвращением, неужели у этого дурака такая самоубийственная страсть к драке, схваткам, звону оружия, так красочно воспетому в балладах? Ведь ясно же, что если эти птицы в самом деле как-то передают, где мы и что делаем, то сейчас нас обложат таким плотным кольцом, что не только повозку потеряем, но и сами поляжем быстро и надежно…
Веревки почти перетерлись за долгий изнурительный подъем, но впервые эти люди не осматривали и не чинили упряжь. Асмер нахлестывал волов, те перешли на тяжелый бег. Повозка тряслась и подпрыгивала, как пустая картонная коробка. Бернард перехватил мой пристальный взгляд, поспешно отвернулся, закричал:
– Ланзерот, что там?
Далеко спереди прогремел, как медная труба, до отвращения мужественный голос меднолобого рыцаря:
– Ждут!.. Хвала Господу, да их там сотни!
Лучи заходящего солнца упали на дальний край ровного, как поверхность бильярдного стола, перевала. Загораживая дорогу к спуску, расположились сотни людей… и не людей. Скорее даже нелюдей. Мороз сковал мое тело, впервые я видел чудовища не в спешке, не в лихорадке боя, когда судорожно отмахиваешься, еще не разбирая, от кого или от чего, а вот так… страшно.
Видно, как мечутся командиры, поднимая людей. Заблестел металл, это вынимают из ножен мечи, ножи, поднимают с земли топоры. На левом фланге два десятка великанов: на голову выше меня, втрое шире, волосами покрыты с головы до ног. Я помнил, что пуля не пробивает даже простую бурку: в горских войнах храбрецы выходили на дистанцию выстрела, вызывая огонь на себя, а потом возвращались, вытряхивали застрявшие в шерсти пули, из которых потом отливали пули уже для своих ружей. А кирасиры носили на шлемах конские хвосты, и никакая сабля, никакой меч не мог достать через такую защиту их шеи. Так вот эти гориллы, что загородили дорогу, сущие кирасиры со всех сторон, шерсть погуще и подлиннее, наши мечи тут бесполезнее палок…
Бернард и Рудольф разом подняли топоры, щиты одновременно возникли на левых руках. Асмер правил волами, кнут разрезал воздух со свистом, но пока не опускался на крепкие воловьи спины. Узкий меч и щит ждали в готовности с обеих сторон сиденья.
Я все еще не понимал, что замыслили зорряне. Поднять повозку на перевал – полдела, но на той стороне точно такой же крутой спуск, а загораживает противник, которого не обойти, чую всеми фибрами. А попадать им в руки не жажду. Вовсе не хочется так же красиво погибнуть за прекрасную и возвышенную цель перевозки истлевших костей мертвяка из пункта А в пункт Б.
Асмер увидел мое побледневшее лицо, сказал подбадривающе:
– Не трусь, из любой ситуации всегда есть выход.
Бернард услышал, буркнул:
– Лучший выход никогда не бывает простым или легким.
– Лучший выход всегда прикрыт засадой, – добавил Асмер. – Это ж здорово! Дик у нас обожает драться…
Ланзерот обернулся, привстал на стременах, это мне всегда казалось чудом и циркачеством, когда вот такая закованная в железо башня держится на одних стременах. С изумлением я увидел на лице Ланзерота улыбку. Так могла бы улыбнуться смерть, видя богатую добычу.
– Вперед! – сказал он звонким голосом, чистым и почти красивым. – Последний бой!
Я метнул молот, держа глазами самого рослого из воинов. Он стоял впереди, тоже весь в железе, настоящая наковальня, да еще прикрылся щитом, выставив справа широкий меч. Молот вспорол воздух с таким шумом, что конь Ланзерота шарахнулся, я же трусил, что поспешил, можно не добросить…
Грохот, щит разлетелся в щепки. Гигант согнулся пополам, а молот как бумеранг понесся обратно. Я ухватил на лету за рукоять, метнул снова, ярость направила точно и дала ускорение. Второго отшвырнуло в задние ряды. Третий рухнул с разбитой головой, и лишь тогда Ланзерот на полном скаку ворвался в их ряды. Его меч засверкал, окружив его сияющим ореолом, и в этом блистающем пузыре он двигался через их отряд, справа и слева, как и спереди, возникали оскаленные морды, тут же исчезали, брызгая кровью, Рудольф и Бернард неслись по бокам, вломились, рубили и крушили, Асмер правил бегущими ошалело волами. Принцесса выставила кончик арбалета, я видел, как в воздухе блеснула, подобно серебряной рыбешке, стрела.
Я несколько раз метнул молот еще, потом с мечом в руке догнал Бернарда. Он рубился сразу с тремя воинами, я прокричал:
– Бернард! Скажи этому надутому индюку, что там обрыв!.. Нам не пройти с волами!
Бернард с тревогой оглядывался, сзади вой, крики, меня расслышал не сразу, отмахнулся:
– Точно?
Я двумя ударами сразил широкого в плечах, но больно уж мелкого воина с топором в руках, крикнул:
– Что?
– Что не пройдут?
– Обрыв! – прокричал я. – Даже мы вряд ли… но как повозку? Сбросить?
Он рубился, по нему стучали, как по наковальне, в ушах заломило от металлического звона, прокричал:
– Слышь, а это идея!
– А мы?
– Мужчины должны умирать, – ответил он с достоинством, – если это племени на пользу!
Ланзерот оглянулся на Асмера, заорал:
– Гони!.. Во всю мочь!
Кнут со свистом распорол воздух. Послышался хлопок, похожий на выстрел из дробовика. Волы шли вскачь, как призовые кони. Принцесса уже сидела на своей красной лошадке. Похудевшее лицо ее было суровым, подбородок приподнят вызывающе, глаза горят решимостью. Рудольф поравнялся с повозкой, протянул руку и выдернул изнутри священника.