Ричард Длинные Руки - паладин Господа
Шрифт:
Лекарь обернулся на звук моих шагов, я бы принял его за гору лебяжьего пуха. Я молча поклонился, он предостерегающе приложил палец к губам. Гендельсон явно только что заснул, дышит часто, с хрипами, в груди клокочет, лекарь то и дело выбирает с губ кровавую пену. Гендельсон жутко исхудал, весь жир и все сало истаяло, ушло в топку организма, сейчас это просто крепкий и широкий в кости мужчина, из тех, которым трудно не толстеть, вся их природа такова, что тянет набрать добавочный вес, в то время как другую глисту чем ни корми, все равно за древком от знамени может спрятаться
Я кивнул, выставил руки, что, мол, все понимаю, удаляюсь. Отступил, неслышно прикрыл за собой дверь. Священник со спины спросил негромко:
– Что-то изменилось?
Я кивнул.
– Спит.
– Слава те Господи, – сказал он и перекрестился. – Это хороший знак.
Я вспомнил кровавую пену на губах Гендельсона, обезображенное лицо, черная тоска сжала сердце.
– Да, – сказал я тихо. – Да. Это хороший знак.
Комната двигалась, в груди была боль, там жгло, будто насыпали перца. Как сквозь шум реки на перекате, я услышал за спиной сочувствующий голос:
– Там напротив через улицу есть дом… Молот и наковальня на эмблеме. Зайди, там могут облегчить тебе душу.
– Я не нуждаюсь в исповеди, – ответил я, не оборачиваясь.
– Кто говорит про исповедь между молотом и наковальней?
Над входом в дом в самом деле жестяной щит с молотом и наковальней. Без особого любопытства, все еще с тяжестью в душе, я толкнул дверь, снова никто не спросил: «Хто там?», не отворил, а створка подалась, я вошел, огляделся в просторной прихожей. Каменная лесенка ведет по спирали наверх. В воздухе легкий аромат трав, корешков, словно я от одного лекаря пришел к другому.
Я поднимался медленно, сверху явно проникают солнечные лучи, освещают отраженным светом ступени, хмурые стены из толстых гранитных блоков. Лестница вела все выше и выше, но на высоте примерно третьего этажа я увидел гостеприимно приоткрытую дверь.
Заглянул, сразу увидел богато уставленную всяким диковинным хламом комнату и крупного человека, которого сразу назвал для себя магом. Маг был великолепен, я сразу ощутил к нему глубочайшую симпатию. В свое время он был наверняка лихим рубакой, веселым и бесшабашным, и сейчас что-то осталось в его крупном лице с навеки въевшимся загаром, с огрубевшей от ветра и солнца кожей. Даже лихо вздернутые закрученные усы, снежно-белые, пушистые, намекали на прошлую беспутную жизнь, даже пышная длинная борода не могла придать абсолютную благопристойность.
Он сидел за столом, перед ним книга размером с чемодан, седые волосы выбиваются из-под лилового остроконечного колпака, кустистые седые брови нахмурены, голубые глаза медленно переходят от значка к значку. На столе слева человеческий череп, обязательный атрибут мудреца, мол, memento mori, и все будет о’кей, но на блестящем куполе черепа приклеена легкомысленная свеча, весьма удобный подсвечник, кто спорит, справа еще одна свеча, неимоверно толстая, давно потерявшая форму, вся в причудливых наплывах, уже по ним только можно предсказывать судьбу королевств, падеж скота, нашествие саранчи, падение курса доллара и цену на нефть.
Еще на столе масса всяких вещей, всевозможных амулетов, крохотных колбочек, медных кувшинчиков, изделий и даже статуэток – все это маг явно сдвинул в кучу, чтобы освободить место для книги. Чуть в сторонке массивная четырехугольная чернильница, куда воткнуто длиннющее перо странной птицы. А по комнате над головой мага перемещается золотистое облачко, где то рассыпались искры, то возникали причудливые очертания драконов, замков, доспехов, дивных зверей, невиданных конструкций…
Даже три плотно завешанных окна на той стороне стены не портили уюта и обжитости. Наоборот, комната становилась отгороженной от всего огромного белого света уютным маленьким мирком.
Я тихонько прикрыл дверь, постучал, выждал чуть, давая магу принять более величественную позу, поклонился:
– Простите за вторжение… Меня направил священник из дома напротив… Только сейчас сообразил, что даже не знаю его имени. Мы так коротко поговорили…
Маг сделал приветственный жест рукой, толстой и жилистой, явно знакомой с рукоятью меча или топора.
– Пустое, мой юный друг, пустое! Пустое… Что пьете?
Я снова поклонился, сказал с вежливым удивлением:
– Простите, лучше я пока воздержусь. У меня и так челюсть соскребывает пыль с половиц… Я слышал, что здесь особенно ревностные защитники Христова. Самые неистовые, пуританствующие.
Он кивнул:
– Думаю, вам, сэр рыцарь, сказали верно.
– Меня зовут Ричард Длинные Руки, – представился я. – Я здесь новенький.
– Астальф Многомудрый, – ответил он. – Что вам непонятно, сэр Ричард? Садитесь, если найдете место. Не найдете – освободите, только очень осторожно.
Я осмотрелся, присел на краешек крышки могучего сундука.
– Но, – сказал я в нерешительности, – вера в Христа и… магия? Я полагал, что все это объявлено дьявольским наущением.
Он посмотрел очень внимательно, словно хотел прочесть, что у меня внутри, тонко улыбнулся, сказал со значением:
– Вы абсолютно правы, сэр Ричард. Магия – от дьявола. Но я не маг, я – алхимик.
– А, – сказал я, – тогда все понятно.
Некоторое время мы смотрели, приятно улыбаясь, друг на друга. Я спросил:
– Добываете философский камень, эликсир жизни, превращаете свинец в золото, летаете ночью на метле, превращаетесь в волков, птиц и жаб…
Он сказал, все так же улыбаясь:
– Юноша, раньше это делали нечестивые маги, теперь – благочестивые сыны церкви, занявшиеся изучением мира, который для нас сотворил Господь.
– Все правильно, – согласился я. – Знания пропадать не должны. Но…
Я поперхнулся, не поверил глазам: на раскрытую книгу к магу спланировал, широко раскинув крылышки, настоящий дракон! Крылья как у летучей мыши, только поменьше и почти прозрачные, цвета растопленного золота, сам весь золотой, оскаленная пасть игрушечного крокодильчика, шипастый гребень от затылка и до кончика длинного, как у ящерицы, хвоста, весь в оранжевых чешуйках, что блестят и переливаются…
– Что, – сказал маг, ныне алхимик, с легкой насмешкой, – похоже, вы, сэр Ричард, таких не видели?