Ричард Длинные Руки - паладин Господа
Шрифт:
Мы двигались по тропкам, если они шли на юг. Когда дорогу преграждал лес и вставала проблема: объезжать или бросать коней и пробираться пешком, – все же находили звериные тропки, пробирались по косогорам, помогали коням перебираться через завалы. Лес когда-то да кончился, и мы мчались на конях вольно и быстро.
Эти края выглядят более населенными, чем те северные, откуда везли мощи Тертуллиана. Из леса мы наблюдали распаханные поля, на лугах пасутся тучные стада. На прудах и озерах под охраной детишек плавают несметные стада гусей и уток. Несколько раз мы слышали впереди
Гендельсон дуром пер прямо, я заставлял обходить опасные места. Гендельсон пыжился, он-де не трус, а если будем обходить каждого сопливого простолюдина, то к Кернелю придем только к зиме. Мои челюсти сжимались, как и кулаки. Похоже, Гендельсон понимал по моим глазам, что еще слово, и он проглотит эти слова вместе с зубами.
Нам и так везло, это я понимал, все-таки идем по землям, занятым противником. Идем не скрываясь. Гендельсону не хватает ума молчать. Даже Абеляр, если на то пошло, противник. На его землях мы не встретили церкви, при нем нет ни духовника, ни монаха-летописца, во всем замке мы не встретили ни одного человека в черной сутане. А вот мага я встречал, но Гендельсону говорить об этом не стоит. Возможно, Абеляр уже сообщил… или маг по его указанию доложил императору Карлу о двух подозрительных рыцарях…
Сейчас мы по широкой дуге, прячась за деревьями, миновали крупное село. Гендельсон бурчал, я с облегчением вздохнул, когда село осталось позади, конские копыта застучали по старой дороге, где, похоже, давно никто не ездит…
– Ведьма! – вскрикнул Гендельсон.
Далеко впереди холм, на холме высокий черный столб, а на заостренной вершине столба что-то вроде конского черепа. Под столбом крохотная скорчившаяся фигурка. Я напряг зрение, да, это женщина. И, конечно же, как здесь говорят, – обнаженная… То есть голая.
– Ну у тебя и глаза! – сказал я с завистью. – В снайперы бы…
– При чем тут глаза, – возразил он, не поняв, кем я его обозвал. – Видно же, что это ведьму вывели за пределы града и приковали…
– Даже приковали?
Кони шли рысью, я перевел в галоп, потом снова на рысь. Женщина обернулась на стук копыт. Да, обнаженная, ни браслетов, ни ожерелья, что у них тоже как одежда, тело нежное, развитое, сочное, хотя явно молода, очень молода, видно по безукоризненной коже. На шее блестит на солнце широкий металлический обруч, а другим концом цепь крепится к столбу.
Гендельсон сразу же вытащил крест и стал громко молиться за спасение заблудшей души, за милость к ней Господа. Я соскочил, занемевшие ноги подогнулись. Я невольно ухватился за седло. Конь презрительно фыркнул. Женщина наблюдала за нами испуганными глазами. Она не поднялась, только изогнулась в нашу сторону. Крупные тяжелые груди смотрели прямо на нас, я видел по тугой идеальной форме, что еще никто не мял их в безжалостных объятиях.
– Не бойся нас, – сказал я успокаивающе. – Сейчас посмотрим, что можно сделать…
Она прошептала торопливо:
– Помогите мне, убейте!..
– Что же это за помощь? – удивился я.
– Он же меня сожрет живой, – вскрикнула она тонким детским голосом. – Он меня будет есть… отрывать руки… ноги…
Слезы брызнули двумя прозрачными струйками. Теперь я видел, что это только испуганный ребенок, уже созревший, но еще ребенок. Цепь показалась чересчур тяжелой, на такую швартовать бы крейсера, а не испуганных женщин.
Гендельсон повернул ко мне голову, не опуская сложенных у груди рук.
– Сэр Ричард, уж не собираетесь ли освобождать ведьму?
– На ней не написано, что ведьма, – огрызнулся я. – К тому же, думаю, перепуганные жители просто откупаются от какого-то зверя. Явно девственница, а это самый расходный материал… Используется только раз, да и то для жертвоприношений.
– Для жертвоприношений? – воскликнул он. – Так это же сатанинское действо! Гнусное язычество! Идолопоклонство!
– Во-во, – сказал я, – потому и надо…
Я не договорил, в небе показался крупный дракон. Он быстро снижался, мы видели странно загнутые крылья, как изломанные, блестящие когти, огромную пасть. Я отшвырнул меч и торопливо сорвал с пояса молот, но швырнуть не успел. Дракон пошел над самой землей, выставил лапы, изогнул крылья, их надуло, как паруса. Его несло по земле к нам, как песчаные сани.
– Ну что, сэр Гендельсон, – спросил я, – как поступим?
Сказал и устыдился, ибо эта каракатица сползла с коня и, обнажив меч, встала перед женщиной, загораживая ее своим обвисшим телом, правда, упакованным в железную скорлупу.
– Если это ведьма, – сказал он жирным и одновременном твердым, как сало на морозе, голосом, – то ее должна судить святая инквизиция. И предать милосердной смерти… без пролития крови. Но если ее поставили сюда, чтобы насытить исчадия ада…
– Тихо, – прервал я. – Лучше, сэр Гендельсон, отойдите во-о-он туда.
– Зачем? – спросил он подозрительно.
– Затем, – гаркнул я, – что из-за тебя, дурака, дракон и женщину сомнет!.. А она отстраниться почему-то не сумеет!
Он поспешно отбежал, очень вовремя, ибо дракон уже выполз на холм и спешил к добыче. Выпуклые немигающие глаза уставились на женщину. Ужасающая пасть распахнулась, обнажив по три ряда острых зубов. Женщина в страхе закричала.
Чудовище не успело закрыть пасть, молот влетел вовнутрь, тут же пасть захлопнулась, будто ящерица поймала муху. Я замер, но опомнился и выхватил меч, дракон полз в мою сторону. Гендельсон воинственно закричал и побежал с поднятым мечом прямо на дракона. Дракон все замедлял движение, передние лапы начали подгибаться.
На шее вздулся волдырь, разросся, лопнул. Молот понесся в мою сторону, облепленный какой-то дрянью, уже и не молот, а половая тряпка. Я выставил ладонь, по ней ударило, как местным наркозом по интимному месту, липкой от слизи рукоятью. Ладонь и пальцы защипало. Гендельсон дико орал и старательно рубил дракона по голове. Глаза дракона угасли. Он сделал слабое движение поймать меч скачущего перед ним человечка, промахнулся.
Передние лапы подломились, он ткнулся мордой в землю. Задние лапы, до которых еще не дошел сигнал о смерти мозга, сделали пару шагов. Спина чудовища выгнулась горбом, костяные щитки на ней затрещали, а гребень распетушился, как веер.