Ричард Длинные Руки – сеньор
Шрифт:
Да ладно, молния, подумал я зло. Среди немецких псов-рыцарей, как мы их называли, были и паладины, но для нас они все – гады, потому что шли не с нами, а против нас. Уж мы точно называли добром разное…
– И что же?
– Паладины, – договорил он, – сражаются храбро и мужественно на стороне Правды!.. На стороне правого дела. Если их родина или их страна оказывается неправой, они с болью в сердце… или без боли, по их мужественным мордам не разберешь, сражаются против. Для них Правда, Истина – дороже таких простеньких
Я подумал, потом еще подумал, ответил осторожно:
– Хорошо, я подумаю еще над вашими… далекоидущими. Даже если это в теории верно, но живем не в мире идей. В обыденности без понятий Добра и Зла не обойтись. Только слышим… иногда, о высшей математике, но довольствуемся простой арифметикой. Я понимаю настоящий смысл сентенции: «Если ударили по правой щеке, подставь левую», но народ разумеет буквально, ржет, как сытые кони! Так и с этими понятиями: быть выше Добра и Зла… гм… можно залететь в обоих смыслах.
– Но вы же паладин?
Голос был коварным, насмешливым, я насупился и сказал зло:
– Да.
– Будете действовать, как паладин?
– Да, – ответил я зло, ничего другого не оставалось, как стоять на своем. – Да!
– Тогда вы придете ко мне, – сказал он весело, глаза светились победным огнем. – Ох, сэр Ричард, вы ведь Антихрист, слышали?
Я сказал раздраженно:
– Вы постарались?
Он хохотнул:
– Не поверите, но это сами церковники додумались.
Я стиснул челюсти, в помещении все казалось застывшим, словно только мы были реальными, а все остальное – картина. Даже с улицы перестал доноситься стук колес, не слышно конского ржания, мычания скота.
– Ладно, – ответил я, – посмотрим. Мне самоуверенность не нравится.
– Я знаю, – ответил он. – Но под нею более прочное основание, признайтесь!
– Да, – согласился я, – но я все еще не выбрал дорогу.
Он покосился в сторону женщины у окна, легкая улыбка скользнула по его тонким, красиво очерченным губам.
– Тогда не буду вам мешать!
Снова хлопнула дверь, это вернулся Сигизмунд, еще более хмурый. Когда я повернул голову от него к столу, там снова пусто, а женщина у окна повернулась и посмотрела на меня.
– Хорошо покормили, – сказал Сигизмунд в раздражении. – И вода ключевая, сам напился, проверил. Что-то хорошо здесь слишком, не верю я в этот постоялый двор. Правда, молитва не помогает, но я, видимо, с недостаточной верой читал… Вот если вы, сэр Ричард, попробуете, вы же паладин, почти святой человек…
Я поднялся, сказал с достоинством гладиатора, идущего на смертный бой:
– Попробую. Начну сразу с ведьмы. А там посмотрим.
Глава 5
Окна в доме напротив светятся красноватым трепещущим огоньком, словно там горит лучина, между домами темень, прошла ночная стража, громыхая по утоптанной земле древками копий. Снизу донесся смех, дурашливый взвизг, тут же все затихло.
Из распахнутого настежь окна видно, как во дворе пробежала, опустив хвост, лохматая собака с непривычно узким рылом. В комнату вливаются запахи зелени, конских каштанов, ветерок донес аромат выделываемых начисто шкур, нет, уже кож.
В полумраке комнаты хорошо видны черные загадочные глаза, а темные волосы, разметавшиеся на белой подушке, выглядят сказочно. Я вернулся от окна, лег, она тут же положила голову мне на грудь, закинула ногу. Я слышал, как длинные ресницы пощекотали мне кожу.
– Ты в самом деле паладин? – спросила она очень тихо.
– Как и ты – ведьма, – ответил я.
– Но я в самом деле ведьма, – возразила она осторожно.
– А я в самом деле паладин, – сказал я. – Но что нам сейчас эта пятая графа? Нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не грешил бы вовсе. Да и грех ли, когда ты…
Я запнулся, не зная, как сказать, что она подлечила даже душу, израненную разлукой с леди Лавинией.
– Не объясняй, – произнесла она тихо. – Я же ведьма, сразу ощутила твою рану. Ты в самом деле паладин, что поступил так… Только за это уже паладин. Я только не верила, что решишься подойти.
– А я правильный паладин, – ответил я. – Чувствую, где палкой по голове не стукнут.
Она сказала тихо:
– Но хотел ты сказать совсем другое…
– Что?
Она сказала медленно, словно бы с трудом выговаривая чужие слова:
– Лучшая доля не в том, чтобы воздерживаться от наслаждений, а в том, чтобы властвовать над ними, не подчиняясь им… Это значит, что на рассвете, который близок, сядешь на коня и даже не обернешься…
– Вот это уже брехня, – возразил я. – Обернусь. Но ты права, утром двинемся дальше.
Мы лежали притихшие, я чувствовал прилив странного, просто нестерпимого счастья, смотрел поверх ее головы в окно, там светлеющая чернота неба, медленно плывущая луна, облака мертвенно-бледные, а возле луны до странности голубоватые, непривычные.
– Как жаль, – вырвалось у меня, – что всегда что-то теряем! Всегда от чего-то приходится отказываться! Человек, который остается дома, отказывается от дальних стран и чудес в них, а тот, который уезжает, отказывается от счастья, что рядом с ним…
Она молча поцеловала в губы, обняла, теплая, пышная, ласковая и женственная, настоящая женщина, в то время как я еще не настоящий мужчина, а то, что я умею с женщиной, и бродячие собаки умеют.
Утром Сигизмунд ничего не спрашивал, возможно, не хотел слышать, как я пытал и расчленял ведьму, спасая ее душу, только скользнул пытливым взглядом по моему бледному лицу. Впрочем, вряд ли бледному, я как будто прекрасно выспался, набрался сил, в теле перекатывается сила, а бодрость прет из ушей.