Ричард Длинные Руки – вильдграф
Шрифт:
На веранде, опершись руками о перила, Элеонора и Элькреф смотрят вниз на двор, я услышал страдальческий голос ярла:
– Элеонора… я видел, какими глазами ты смотрела на этого дикаря!.. Он только вошел в сад, а ты уже не отрываешь от него взгляда… Великое Небо, мне на миг самому захотелось им стать… но это же дико и глупо!
– Он силен и красив, – проговорила Элеонора задумчиво.
– И что?
– В нем есть достоинство.
– А в ком из нас его нет?
Она покачала головой.
– У челяди нет. Да и у большинства кочевников, хоть и говорят постоянно о своей гордости. А про этого даже не скажешь, что дикарь…
Я тихохонько отступил, намереваясь выйти и бесшумно закрыть дверь, однако за спиной послышались громкие голоса и приближающиеся шаги. Судя по разговору, идут придворные, разговор бестолковый, но им попадаться на глаза нельзя ни в коем случае, каждый о других судит в меру своей испорченности, тут же решат, что подслушиваю…
Я прижался к стене, ожидая, вдруг да пройдут мимо, однако эти тупые дураки остановились, то ли прощаясь, то ли заканчивая разговор, а мои уши сами по себе бессовестно ловят отчаянный голос влюбленного ярла:
– У дикарей достоинства больше, чем у королей!.. Но это ничего не значит! Он дик и необразован, я сам совсем недавно научился ценить сложность и красоту городов. Не станет ли тебе скучно с кочевником, когда пройдет первый восторг его силой и отвагой? Сперва скучно, а потом и вообще… Ты ведь не такая, ты не смиришься!
Я видел, как она чуть повернула голову, явно взглянула с новым интересом.
– Ты тоже подумал, что я могу… с ним?
Придворные точат лясы прямо у двери, не проскользнуть, даже если стану исчезником… я подумал и на всякий случай перетек в незримость, прижался к стене, но все равно видел, как руки ярла с силой сжали перила, и слышал, как голос дрогнул в мужском страдании.
– Элеонора, я ревную тебя ко всем! Даже к этому… Но только я тебя люблю безумно, я забросил дела племени, за что и поплатился, я забыл свой народ, я принял все то, что ценишь ты! Элеонора, я все для тебя сделаю, чтобы ты была счастлива! А этот дикарь даже не оценит, как много ты значишь!
Она сильнее оперлась обеими руками на широкий верх балюстрады, склонившись чуть, плечи выдвинулись остро и вызывающе, задумчиво смотрела поверх сада в темнеющую даль, где в небе все еще грозно догорают лиловые облака.
– Не знаю… – произнесла она таким неуверенным голосом, что я на миг усомнился, в самом ли деле говорит именно принцесса, получившая прозвище Гордой. – Он пришел… и я вдруг ощутила, что есть и другая жизнь…
Он повернулся к ней и встал боком к перилам, глядя на принцессу жадно и неотрывно.
– Элеонора! Ты и раньше знала, что у степняков все по-другому.
– Только знала…
– Этого мало?
– А сейчас ощутила.
– Элеонора, это невозможно! Простой дикарь не должен тебя смутить.
Из ее груди вырвался глубокий вздох.
– Я почувствовала, Элькреф, как мало я знаю. Нельзя презирать то, чего не понимаешь. А я так делала. Не потому, что выше, а по невежеству. Надеюсь, он победит в состязаниях.
Он смотрел на нее отчаянными глазами.
– Опомнись! Что ты говоришь? Зачем тебе его победа?.. Неужели ты хочешь, чтобы он просил твоей руки?
Она загадочно улыбнулась.
– Эль… Разве ты не видишь, что он одолеет даже Улабега и Митиндра, а они считаются самыми сильными бойцами?
Он покачал головой, голос его упал до шепота:
– Элеонора… а как же мы?
Она быстро взглянула на него, мне почудилось, что щеки слегка заалели, затем она ответила ровным голосом:
– Мы всегда были хорошими друзьями. Мы ими и останемся.
– Элеонора! Разве мы не условились? Как только пройдут праздники, я буду просить у твоего отца руки его дочери!
Она медленно повернулась и стала смотреть вдаль поверх вершин деревьев.
– Милый Эль, – донесся до меня ее тихий голос, – мне кажется, мы поторопились. Давай чуточку отложим этот разговор. Все переменилось. Я сейчас уже не такая, какой была совсем недавно. Я не знаю, что со мной произошло… или во мне. Но, пожалуйста, не торопи меня… не торопи…
Он вскрикнул, как раненый зверь:
– Элеонора!.. А все те планы, которые мы строили?.. Мы же продумали на десять лет вперед, как будем жить, чем заниматься, что делать!.. Вспомни, какую счастливую жизнь мы себе нарисовали!..
Она прошептала, не поворачивая головы:
– Это было детство.
– Это не детство, – запротестовал он. – Я все тот же! И я не позволю ни тебе, ни ему нарушить наше счастье. Я буду драться за нашу будущую жизнь.
Она произнесла ровно:
– Не надо, Эль.
– Ну почему?
– Ты не знаешь, на чьей стороне я буду.
Он вскрикнул:
– Что ты говоришь?
Она покачала головой, все так же рассматривая первую мерцающую звезду на пока еще залитом красным огнем небе:
– Я сама не знаю. Прости, Эль, у меня что-то разболелась голова. Давай отложим эти… разговоры.
Он вскрикнул отчаянным голосом:
– Я все сделаю для того, чтобы ты была счастлива!
Она сказала задумчиво:
– Ты меня прости, Эль, ты мой лучший друг, но… я чувствую, что этот десятник полностью завладел моими мыслями и мечтами. Он даже снился мне…
Придворные наконец разошлись в разные стороны, я поспешно отступил, не выходя из шкуры незримника, выскользнул за дверь, а уже там вернулся в личину издали видимого могучего и надменного кочевника, прошагал через залы и вышел во двор, где на другой стороне выглядывает из зарослей сада крыша гостевого домика.
По коридору в мою сторону грузно топают уже знакомый ветеран с вьюношем, по их лицам видно, что вот так оттопали уже взад-вперед несколько миль, я кивнул еще издали.