Ричард Львиное Сердце: Поющий король
Шрифт:
— Он тоже снился мне, мой бедный отец, — прошептал Филипп-Август. — Я и сейчас вижу его перед собой. Ты знаешь, перед самой смертью он бредил красотою твоей матери Элеоноры. А я сказал ему: «Отец, мне доподлинно известно, что от былой красоты вашей бывшей супруги Элеоноры не осталось и следа». Он улыбнулся мне так, мол, ты ничего не понимаешь, дурашка, поднял руку и похлопал меня ладонью по щеке. Затем рука его без сил упала на постель, и вскоре отца не стало. Отец! Как ты можешь думать перед смертью не о моей матери, а о матери этого прохвоста Уино! Есть ли на свете женщина более распутная и богомерзкая, чем Элеонора? Отец! Уино насмехается над твоей голой задницей. Я ненавижу его… А? Что? Это ты, Ришар? Ступай прочь! Дай мне спокойно умереть! Почему и перед смертью твоя нахальная морда должна волновать меня? Ты скажешь, я завидую тебе? Я смеюсь над тобой, Уино! Прочь! Прочь отсюда!
Страдая за Филиппа, Ричард все же с удовлетворением отмечал, что то мрачное бесчувствие, охватившее его душу на рассвете, потихоньку растапливается, бездонная пропасть затягивается. Все последующие дни, занимаясь делами, связанными с подготовкой войска к походу на Иерусалим, он то и дело заглядывал к королю Франции и даже отправил Гийома де Летанга к Саладину — узнать, когда тот намерен выполнять условия сдачи Акры, а заодно спросить у Мафаиддина, не осталось ли того замечательного лекарства. Вернувшись через два дня, де Летанг сообщил, что Саладин пока еще не имеет возможности выполнить условия, а для короля Франции у него нет никаких снадобий.
Между тем леонардия полюбила Филиппа-Августа гораздо более страстно, чем Ричарда. От ее немилосердной любви у короля Франции выпали почти все волосы, вылезли ногти, вывалилось восемь зубов. Был день, когда подданные полностью уверились в том, что им придется проститься со своим государем. Он лежал страшный, безволосый, едва дыша широко распахнутым ртом, в котором жутко зияли прогалы между зубами, и когда Ричард смотрел на этот жуткий рот умирающего Филиппа, ему вновь и вновь вспоминалось словцо, засевшее в мозгу, как заноза, — ублиетка.
В эту ночь, когда все ждали кончины французского монарха, английский король не отходил от его ложа, держал своего бывшего друга Филу за руку. И Филу не умер. Очнувшись под утро, он увидел Ричарда, поморщился и сказал:
— Уино… Так ты и есть сама леонардия… Уйди, прошу тебя!
— Я ухожу, ухожу, — ответил Ричард — Только ты не умирай.
Покуда король Франции лежал в объятиях болезни, в покоренной Акре вновь вспыхнули ожесточенные споры о том, в каком качестве оставаться Гюи де Лузиньяну и его сопернику Конраду Монферратскому, женатому на сестре покойной королевы Сибиллы и потому имеющему как бы больше прав на иерусалимский трон, нежели овдовевший Гюи, который в свое время стал королем Иерусалима лишь благодаря тому, что женился на королеве Сибилле.
Сторонники Конрада обвиняли Лузиньяна в трусости. Он проиграл сражение при Хиттине, он утратил Святой Град, а теперь отсиживается на Кипре вместо того, чтобы отвоевывать утраченное. Сторонники Гюи доказывали противоположное — что Лузиньян сделал для взятия Акры не меньше, чем Конрад, что теперь он держит в своих руках Кипр и с Кипра следит за всеми кораблями, везущими из Малой Азии подмогу сарацинам, и не пускает эти корабли. В итоге все же сошлись на соглашении о том, что Гюи де Лузиньян останется до самой смерти королем Иерусалима, а Конрад будет считаться его наследником. За это согласие Конрад получал в свое владение не только Тир, коим и так владел, но еще и Бейрут, и Сидон, и несколько мелких замков, разбросанных по побережью.
Присутствовавший при переговорах и соглашениях брат короля Гюи, Годфруа де Лузиньян, сумел вытребовать для себя графство Яффу, поклявшись за это никогда и ни при каких обстоятельствах не оспаривать права на иерусалимский престол. После заключения сделки граф Анри де Шампань объявил, что он как раз намеревается в будущем добиваться трона в Иерусалиме, но на это мало кто обратил внимание, а Ричард Львиное Сердце сказал:
— Иерусалим-сюр-терр еще следует завоевать. Мы делим шкуру неубитого льва.
Спустя десять дней после взятия Сен-Жан-д’Акра здоровье короля Франции стремительно пошло на поправку. Однажды Ричард навестил его, и Филипп-Август позволил ему сесть рядом с постелью, а всех остальных попросил удалиться.
— Хочу поговорить с тобой с глазу на глаз, Уино, — сказал он с тоскою в выболевших глазах.
— Я готов выслушать тебя, дорогой Филу, — ответил Ричард.
— Вот видишь, ты полностью разгромил меня своей проклятой леонардией.
— Уж не веришь ли ты каким-нибудь подлым заушникам, что это я тебя заразил?
— Может, и ты… Но это уже не так важно. Главное, что ты победил меня.
— Я не боролся с тобой, Филу!
— Может, ты сам не знаешь, но ты боролся против меня всю жизнь. Я ненавидел тебя. Я завидовал тебе? Да, могу теперь честно сказать: завидовал. Завидовал, что я — не ты. Как бы я хотел быть тобою! Таким же легким, удачливым, драчливым, певучим. Меня никогда никто не любил, как тебя твоя Беранжера. Да что там говорить… В моей жизни ничего не было так, как у тебя.
— Ну что ты, Филу!
— Молчи! Ты даже не дал мне умереть от леонардии, чтобы хотя бы так прославилось мое имя — умер во время крестового похода. И ты все время будешь застить мне свет. О, как я хотел, чтобы ты остался веселиться на Кипре как можно дольше! Но ты приплыл, собака, и вошел в Сен-Жан-д’Акр на равных со всеми, кто проливал здесь пот и кровь столько долгих месяцев. Умереть от леонардии… Черт возьми, я бы даже умереть мог от болезни, названной твоим именем! Ну не издевательство ли это надо мной? Боже, зачем Ты так жесток ко мне? Что я Тебе сделал, Боже, которого называют Всемилостивым? Зачем Ты поставил меня в вечную зависимость и завистливость по отношению к этому легкомысленному негодяю, коего невесть за что прозвали Львиным Сердцем? И сердце-то у него петушиное! Вот видишь, Уино, что льется из моей души, даже когда я разговариваю с Богом. Видишь, что я думаю о тебе. Возможно, я и люблю тебя в этой неизбывной ненависти и зависти к тебе.
— Я люблю тебя, Филу, невзирая ни на что, — страдая, отвечал Ричард, — Поверь, я искренне переживал твою болезнь и всем сердцем желал твоего выздоровления.
— Плевать мне на твои переживания и желания, — горько прорыдал король Франции. — Я твердо решил бежать отсюда, как только болезнь окончательно отпустит меня.
— Бежать?! Почему?!
— Да ты что, ничего не понял, болван?! Я не смогу оставаться в Святой Земле рядом с тобою.
— Мы можем разделиться. Ты пойдешь на Иерусалим, я — на Арзуф.