Ричард Львиное Сердце: Поющий король
Шрифт:
— Нет! Не пущу! Не дождешься! — снова схватил ее Ричард. — Не сказал, что страшно рад видеть, потому что это само собой подразумевается.
— А наши сражения?
— Наши?
— Да, наши. Они тоже будут только подразумеваться?
— Нет, никаких подразумеваний! Мои боевые порядки в полной готовности и решимости.
— А что здесь называется «к нам»?
— Тебе понравится. Скромненько, но зато на том самом месте, где некогда стоял дом Симона-кожевника.
— Вот как?.. Симона-кожевника?..
— Ну, того самого Симона-кожевника, у которого некогда жил Святой Петр. Вспомнила?
— Ах да! Вспомнила! И мы будем жить там, где жил Петр? Какое счастье, Ришар!
— Вообще, здесь очень неплохо, Беранжера, много удивительных вещей. Я покажу тебе скалу, к которой была прикована Андромеда, спасенная Персеем.
— Это тоже здесь?
— Здесь. Маленькая такая, черненькая скала. Я приобрел тут множество священных реликвий — кусок сандалии пророка Ионы, стружки от Ноева ковчега, ведь Ной здесь строил свой ковчег. Ты не представляешь, во что я наряжу тебя сегодня перед сном! А какие тут апельсины, дыни, гранаты! А грязи!
— Грязи?
— Да, мыльные глиняные грязи. Местные жители умеют обрабатывать их благовониями, и купаться, намыливаясь этими грязями, одно удовольствие. Уверяют, что это омолаживает кожу, сглаживает морщины, устраняет прыщи.
— Как они? Не приходили в гости?
— Еще нет. Только тот, который я срезал, опять сидит рядом с отметиной от ножа. Зловеще так сидит.
— Больше не режь его. Может быть, это он остальных не пускает. Объявил себя единственным королем короля Англии и не признает никаких других соискателей твоего живота.
Так, мило беседуя со своей королевой, Ричард привез ее в недавно отстроенный каменный дом, стоящий невдалеке от моря рядом с церковью, восстановление которой еще только завершалось.
— Это церковь Святого Петра, — говорил Ричард, — а вон там, видишь, еще стройка идет, там будет заново возведен маяк. К зиме, я думаю, мы восстановим город, разрушенный Саладином.
— Да ты у меня, я вижу, не только славный вояка, но и строитель, — восхищенно глядя на мужа, млела Беренгария от счастья снова видеть его.
— А как же! — весело отвечал Ричард, вводя жену в дом. — Стол уже накрыт. Ведь ты, должно быть, страшно проголодалась с дороги.
— Нет, я не проголодалась, но устала немыслимо. Ты говорил, что хочешь во что-то особенное обрядить меня перед сном. Давай не будем дожидаться вечера!
Вскоре они уже стояли около постели друг против друга, не в силах друг другом налюбоваться.
— Что это, Ришар? — спрашивала Беренгария, ощупывая надетую на нее длинную сорочку из тонкой и ветхой льняной ткани, некогда белой, ныне — серой, но с сохранившимися разноцветными узорами на рукавах и груди, — Какая мягкая, приятная!
— Этот древний шемиз изготовлен руками той самой Тавифы, которую Святой Петр воскресил, поспешив в Яффу из Лидды, — отвечал Ричард. — Он сделан из настоящего виссона. Я приобрел его здесь у одного араба-христианина. Как ты прекрасна в этой древней одежде! И как мне хочется поскорее снять ее с тебя!
— Конечно, милый, лучше снять — ведь вещь такая ветхая, она порвется в твоих пылких объятиях…
Здесь, в Яффе, Ричард и Беренгария пережили новый мощный прилив любви. Словно и не было никогда ужасной ссоры в Акре. После славной победы при Арзуфе Ричард снова любил себя, а значит — и весь мир, в котором самым любимым существом была его ненаглядная Беренгария. Они подолгу уединялись в доме, стоящем на месте жилища Симона-кожевника, и никого не хотели видеть, лишь изредка позволяя себе позавтракать или пообедать в обществе короля Гюи, летописца Амбруаза, барона Меркадье и графов де Дрё, де Бетюна и де Летанга, или отправиться вместе с ними на прогулку — осматривать скалу Андромеды, плавать по морю в лодочке, посещать розарии Саронской долины. Зноя уже не было, хотя стояли жаркие безоблачные дни. Не приходилось так изнемогать от пекла, как месяц назад в Акре. Все были необычайно счастливы. Казалось, нет ничего слаще местных дынь, яблок, апельсинов, груш, гранатов, будто это и были те самые плоды — плоды арзуфской победы.
Однажды рано утром Беренгария разбудила мужа:
— Ришар! Ришар!
— Что случилось? Саладин?
— Нет… Прости, милый, что тормошу тебя. Со мною что-то странное. Я слышу скорнячий дух. Ведь здесь когда-то стоял дом кожевника, замачивались в щелочах кожи, это особый острый запах. Я чувствую его.
— Этого не может быть. Со времен Симона прошло одиннадцать веков, а кожи не обрабатывались здесь ими по меньшей мере с эпохи Бодуэна Первого, когда крестоносцы устроили в этом доме госпиталь.
— Какой же ты глупый, Ришар! Совсем не понимаешь. Я хочу сказать тебе, что снова беременна.
— А при чем тут тогда Симон-кожевник? Не понимаю!
— Уж не ревнуешь ли ты меня и к нему?
— Да нет же. Хотя…
— Ничего не «хотя»! Просто у меня сильно обострилось обоняние. Так бывает всегда, когда женщина зачнет. Нюх у нее становится столь острым, что она способна учуять даже давно исчезнувшие запахи.
— Здорово! Хотел бы и я забеременеть.
— Да ну тебя, Ришар! Спи, пожалуйста, дальше.
— А ты что будешь делать? Нюхать кожи и щелочи?
В тот день, когда Беренгария обнаружила в себе обостренное обоняние, в Яффу пришло сообщение о том, что Саладин уничтожил главную оставшуюся у него твердыню на палестинском побережье — мощный Аскалон. Стены крепости, которые способны были бы выдержать не одну осаду, по приказу султана были подкопаны и разрушены, а сам город и внутренние постройки крепости полностью истреблены огнем. Намеченное на начало октября наступление на Аскалон, пожалуй, теперь теряло смысл. Взятие разрушенной твердыни можно было, скажем, поручить маркграфу Конраду, который по прибытии в Святую Землю короля Гюи отправился в Тир, бросив: «Теперь есть кому защитить Сен-Жан-д’Акр и без меня».
В последнее воскресенье октября Ричард созвал новый военный совет в полувосстановленной цитадели Яффы и спросил, выскажется ли кто-нибудь за то, чтобы продолжать движение на юг. Таковых не оказалось. Иерусалимский король жаждал немедленного выступления на Иерусалим, большинство высказывалось за то, чтобы закончить хотя бы первичное восстановление Яффы и двинуть войска к желанной цели во второй половине октября, воспользовавшись благоприятной погодой, когда уже не жарко, но еще не холодно и не началась дождливая слякоть. Ричард соглашался с этим, тем более что ему и самому не хотелось прерывать свой второй медовый месяц с Беренгарией. А некоторые, включая герцога Бургундского, великого магистра тамплиеров Робера де Сабле и, как ни странно, графа Ролана де Дрё, и вовсе ратовали за то, чтобы перезимовать в уютной Яффе, отложив поход на Иерусалим до весны — скажем, до начала Великого поста, чтобы овладеть городом мечты к самой Пасхе Христовой.