Ричард Львиное Сердце
Шрифт:
Однако, по свидетельствам хронистов, Ричард мужественно переносил обрушившиеся на него невзгоды. Он любезно шутил со своими стражами, всегда пребывал в веселом настроении, делился с ними теми напитками, которыми мог располагать; в общем, если не случалось неожиданных припадков вспыльчивости, которые он превозмогал, он всегда оставался на высоте положения.
Хорошо известна легенда о том, как некий Блонд ель де Нель, вассал Ричарда, отыскал своего сеньора по песенке, которую они некогда сочинили вместе. Это сказание поведал нам прославленный Менестрель Реймсский, сочинивший в середине XIII века целый цикл рассказов, в которых вымысел перемешан с правдой. Притом сделано это достаточно умело и не без приятности; так, из одной песни мы узнаем про то, как королева Алиенора была влюблена… в Саладина! В историю с обнаружением Ричарда верится с трудом, и все же не исключено, что легенда опирается на какой-то реальный случай. Как заметил Рето Беццола, прозвище Блонд ель, то есть «Беленький», вполне может обозначать Иоанна II Нельского, который славился красотой и поэтическими талантами; «рыцарем примечательной осанки и весьма прекрасной внешности» называет его Вильгельм
Итак, местонахождение узилища, в котором томился Ричард, было известно — тем легче и проще хлопотать о его освобождении. Ибо установлено, что весть о пленении Ричарда дошла до Англии не ранее февраля 1193 года. Согласно Раулю Коггесхоллу, император держал Ричарда под охраной сначала в окрестностях Трира, а затем близ Вормса. Как раз по этому случаю летописец удивляется терпению короля к своим тюремщикам и солдатам регулярного войска — «самым храбрым из тевтонов», которые по воле Генриха VI окружали днем и ночью ложе королевское и, обнажая мечи, никому не позволяли приближаться.
«И несмотря на все это, никогда не удавалось взволновать весьма тишайший лик князя, который всегда представал радостным и веселым в своих речах, исполненным достоинства и смелости в своих движениях. А сколько раз мог бы он стыдить и упрекать своих стражей за их забавы, исполненные издевательств, сколько раз они обманным способом понуждали его угощать их выпивкой, сколько раз ему приходилось отражать словно бы шутливые нападения этих скотов — эти подсчеты я предоставляю другим».
Тем временем узника стали отыскивать всё новые и всё более многочисленные посетители, в том числе настоятель аббатства в Клюни, а также, по словам хрониста, королевский канцлер — видимо, Уильям Лонгчамп, тот самый знаменитый епископ Илийский: он поспешил навестить своего сеньора, пребывающего в узах, тем более что именно этот сеньор в свое время облек епископа своим доверием.
Император предъявил Ричарду длинный перечень обвинений, большая часть которых представляла собой явную клевету. В конце концов он созвал собрание епископов, герцогов и графов, чтобы в их присутствии повторить во всех подробностях свои обвинения. Император возлагал на короля вину за утрату королевства Сицилии и Апулии, на которое он мог притязать согласно наследственному праву, а также за то, что король якобы помог Танкреду Леччийскому захватить власть в королевстве после смерти короля Гильельмо, супруга сестры Ричарда Иоанны. Затем он припомнил Ричарду императора Кипрского, с которым Генрих находился в родстве: мол, Ричард несправедливо лишил его власти и вверг в узилище и притом не только силой отнял у него землю, но еще и продавал и перепродавал похищенный остров то тому, то другому. Потом он обвинил короля в смерти маркиза Монферратского, бывшего вассалом императора: не вследствие ли предательства и заговора стал тот жертвой ассасинов? И не направил ли еще он подобных же ассасинов, чтобы те убили короля Франции, своего сеньора, которому он не засвидетельствовал никакой верности по ходу их совместного паломничества, тогда как их связывала клятва? Наконец, разве не обесчестил он знамя герцога Австрийского, родственника императора, позволив себе, из презрения, швырнуть его в сточную канаву в Яффе? И не посредством ли позорящих оскорблений выказывал он неуважение к германцам в Святой земле, причем многократно?
«Король, присутствовавший на собрании, созванном императором, вместе с герцогом Австрийским, раз за разом возражал против всех этих клеветнических обвинений, и возражал столь блистательным образом, что заслужил восхищение и уважение всех. И никакого подозрения не осталось в связи с этим впоследствии в сердцах тех, пред которыми он был обвинен.
Он показал в конечном счете достоверность того, против чего он возражал, и цену обвинениям правдивыми своими утверждениями и доводами, которые высветили суть дела до такой степени, что уничтожились все ложные подозрения, которыми его обременяли, а правда о том, что он в самом деле совершил, нимало не скрывалась. Среди прочего он пролил также свет на предательства или некоторые заговоры в связи со смертью нескольких князей, всегда при этом убедительно доказывая невиновность свою, почему и пожаловал ему двор императора полное освобождение от каких бы то ни было обвинений. Король пространно говорил пред императором и князьями, и столь красноречиво, и так свободно, и с такой легкостью, что император поднялся и, когда король приблизился к нему, обнял его. После чего он заговорил с ним со сладостию и приязненно. И после сего дня император начал почитать короля со многой пылкостью и обращаться с ним как с равным».
Таким образом, Ричард обезоружил своих врагов и в конечном счете выиграл дело. Как писал Роджер Ховденский, «его сознание оставалось свободным, он всегда ясно и свободно отвечал на все обвинения, так что император проникся к нему не только милосердием, но даже стал питать к нему дружбу».
Это заседание состоялось, должно быть, в начале марта 1193 года, поскольку около 22-го числа того же месяца уже была назначена итоговая сумма выкупа за короля. Король мог в это время принимать посетителей, то есть людей, ему близких, таких как епископ Илийский или Губерт Готье, епископ Солсберийский, который тотчас был отослан в Англию с заданием начать сбор денег для выкупа. Человек этот оказался в конечном счете надежным и верным; король близко познакомился с ним в Святой земле, знал, на что он способен, и понимал, почему он поступает так, а не иначе. Сама же сумма выкупа оказалась огромной: сто пятьдесят тысяч серебром в мерах города Кёльна. Обязательство было торжественно принято 29 июня, и согласно ему король получал свободу и мог возвратиться в свое королевство, как только будет предъявлена оговоренная сумма. Письма Ричарда и деловое послание императора Генриха VI, скрепленное золотой печатью, были отправлены в Англию, где тотчас же юстициарии предписали всем епископам, клирикам, писцам, графам и баронам, всем аббатам и приорам предоставлять четверть своих доходов для выкупа, включая даже серебряные потиры и чаши. «Не оставалось какой бы то ни было церкви, какого бы то ни было монашеского ордена, мужского или женского, и какого бы то ни было духовного звания, которые были бы забыты и не внесли свой вклад в выкуп за короля».
В этих обстоятельствах и треволнениях на Западе стало известно о смерти Саладина, скончавшегося 28 февраля 1193 года. Воистину это означало, что для Святой земли завершилась целая эпоха, равно как и для всех тех областей на Ближнем Востоке, на которые распространялись власть или влияние скончавшегося султана.
За царственного узника стали все чаще заступаться, и среди прочих ходатаев в дело вмешивались церковные власти. Папа отлучил от Церкви эрцгерцога Австрийского Леопольда и пригрозил отлучением королю Франции, если тот дерзнет предпринять что бы то ни было против земель крестоносцев, в число каковых входил и король Ричард. Но императору папа не грозил ни подобной же экскоммуникацией, ни наложением интердикта на земли, находящиеся в его власти: очень уж много раздоров и столкновений было между папством и Империей на протяжении предшествующего века с лишним…
Посему можно понять мать короля Алиенору Аквитанскую и неистовство ее писем — ведь она обеими руками отбивалась от всё новых, изо дня в день умножающихся посягательств на власть ее сына; она буквально цеплялась за эту самую сыновнюю власть. Сохранилось три таких послания, и хотя, возможно, их редактировал ее «канцлер», то есть письмоводитель Пьер де Блуа, тем не менее они несут на себе печать ее материнского чувства и ее ярость перед лицом тех событий, от которых должно уберечь ее сына.
«Часто ради вещей малозначительных, — писала она папе Целестину III, — вы посылаете ваших кардиналов до самых краев земли и наделяете посланников высочайшими полномочиями, но в деле возмутительном и достойном оплакивания вы не направили даже самого малого из меньших диаконов, ни хотя бы простого послушника или служку церковного. Короли и князья земли сговорились против моего сына. Далеко от Господа он под стражей и в цепях, в то время как другие опустошают его земли… И хотя все это длится и длится, меч святого Петра коснеет в ножнах. Трижды вы обещали прислать легатов и до сих пор ничего не сделали… Если бы мой сын наслаждался процветанием, они несомненно поспешили бы откликнуться на его зов, ибо всем прекрасно известно, с какой щедростью он вознаградил бы их хлопоты. А что обещали вы мне в Шаторуа вкупе с такими заверениями в дружбе и правдивости? Увы, ныне мне ведомо, что обещания кардинала суть не что иное, как только слова».
Она дошла до того, что пригрозила папе настоящим церковным расколом, если тот не решится противодействовать императору.
У Алиеноры имелись некоторые причины выказывать резкость: другой ее сын, Иоанн, которого она так и не смогла удержать в Англии, опять вернулся в близкое окружение французского короля; ясно было, что кумовья на пару собираются воспользоваться отсутствием Ричарда и поделить его владения между собой. Иоанн Безземельный должен был объехать Нормандию и объявить, что Ричард не вернется и что отныне его наследие переходит к нему, Иоанну; что же до Филиппа Августа, то он, не тратя времени зря, появился перед крепостью Жизор. Ранее он уже пробовал домогаться ее, объявив Жизор приданым за своей сестрой, пресловутой Аделаидой, но встретил отпор. 12 апреля 1193 года, незадолго до Пасхи, он вновь предъявил требования на эту твердыню, и на этот раз Жильбер Васкюэй, сенешаль, на которого была возложена обязанность защищать крепость, беспрекословно сдал ее королю Франции. Тем самым Филипп получал выход к нормандскому Вексену, столь вожделенному для него. И он тотчас провозгласил свою власть над всей провинцией до Дьеппа. Некоторые сеньоры Нормандии, в том числе Юг де Гурне, ему сдались. Сам Филипп попытался осадить Руан, но городскую крепость взялся защищать Роберт Лестерский, которому некогда королева Алиенора вернула земли, конфискованные ее супругом. Не могло быть и речи, чтобы этот сеньор изменил кому-то из Плантагенетов, и Филиппу пришлось убраться восвояси. Тогда он очень рассчитывал на помощь извне, из Дании, потому что как раз в то время решался вопрос о его бракосочетании с принцессой Ингеборг, которое состоялось 14 августа того же 1193 года. Но известно, что эта затея кончилась скверно, и очень скоро. Филиппа винят также в самой настоящей попытке подкупа: он якобы предлагал императору взятку, то ли равную сумме, назначенной за выкуп короля, то ли даже большую, лишь бы император оставил Ричарда в темнице. Быть может, добавляет хронист, сам император, не отличавшийся крепостью духа, и поддался бы искушению, но имперские князья из его окружения убоялись позора и воспротивились.
Иоанну Безземельному тем временем мало было того, что он сеял смуту в английских владениях. Многим из его сторонников приходилось быть начеку; тот самый Виндзорский замок, который он прибрал было к рукам, у него похитили. Ричард в это время покинул Трифельскую крепость. После собрания в Хагенау с ним уже обращались так, как подобало его сану, — не то что прежде, когда его содержали как заурядного злодея, закованного в цепи. Оставалось лишь собрать выкуп, каких-нибудь тридцать четыре тысячи килограммов серебра…