Риф, или Там, где разбивается счастье
Шрифт:
— Что я могу ответить, не зная причин, по которым она порывает с ним?
— Именно это я и хочу чтобы ты выяснил у нее.
— И почему, черт возьми, она должна рассказать мне?
— Потому, что, какие бы у нее ни были претензии к Оуэну, ко мне у нее, безусловно, претензий нет. Она не может желать, чтобы Оуэн мысленно связывал меня с этой ужасной ссорой, и она должна видеть, что он будет связывать до тех пор, пока не убедится, что ты тут ни при чем.
Дарроу отошел от камина и, беспокойно пройдясь по комнате, остановился
— Почему ты не скажешь ей этого сама?
— Разве не понимаешь?
Он пристально посмотрел на нее, а она не отступала:
— Должен был бы догадаться, что Оуэн ревнует к тебе.
— Ревнует ко мне? — Сквозь загар было видно, как он покраснел.
— Ну ты совсем слепой — что еще толкнуло его на подобную глупость? И я не хочу, чтобы она думала, будто и я ревную! Я уже все сказала, что могла, чтобы она так не подумала; а она не проронила ни полслова ни ему, ни мне. Единственный наш шанс теперь — что она прислушается к тебе, ты должен заставить ее понять, сколь пагубным может быть ее молчание.
— Все это черт знает что — то, что ты предлагаешь! Я в любом случае не могу обращаться к ней на таком основании! — запротестовал Дарроу.
Анна коснулась его руки:
— Обратись к ней на том основании, что я почти мать Оуэну, и любое отчуждение между тобой и им убьет меня. Она знает, какой он, она поймет. Попроси ее сказать что-нибудь, сделать что-нибудь, что хочет; но не уезжай, не поговорив с ней, не дай этому остаться между нами, когда она уедет!
Она отступила на шаг и подняла лицо к нему, пытаясь глубже, чем всегда, заглянуть ему в глаза; но не успела она разглядеть их выражение, как он взял ее руки и наклонил голову, чтобы поцеловать их.
— Увидишься с ней? Увидишься? — умоляюще спросила она, и он ответил:
— Сделаю все, что ты хочешь.
XXVI
Дарроу ждал один в гостиной.
Не было места более неподходящего для разговора, который ему предстоял; но он согласился с предложением Анны позвать Софи Вайнер — это было естественнее, чем самому искать ее. Он расхаживал взад и вперед, и как будто неумолимая рука рвала все нити нежных воспоминаний, связывавших его с этой тихой комнатой. Здесь, в этом самом месте, он испил из глубочайшего источника счастья, прильнул губами к истоку его полноводных рек; но сейчас этот родник был отравлен, и больше ему не вкусить из чистой чаши.
На миг он почувствовал реальную физическую боль; затем справился с волнением и приготовился к предстоящей схватке. Он не представлял, что его ожидает, но после первоначального инстинктивного отвращения мелькнула мысль, что еще раз поговорить с Софи Вайнер крайне необходимо. Он лицемерил, внушая Анне, будто согласился на этот разговор потому, что она просила об этом. На деле же — лихорадочно обдумывал, как бы навести ее на подобную мысль; и почему-то это банальное лицемерие
Наконец послышались шаги, и вошла Софи Вайнер. Завидев его, она остановилась у порога и подалась назад.
— Мне передали, что миссис Лит зовет меня.
— Миссис Лит действительно посылала за тобой. Она скоро подойдет, но я просил ее позволить мне первому увидеться с тобой.
Он говорил очень мягко, и в этой мягкости не было неискренности. Он был глубоко тронут тем, как изменилась девушка. При виде его она выдавила из себя улыбку, но улыбка осветила выражение муки, как свеча, поднесенная к мертвому лицу.
Она ничего не ответила, и он продолжал:
— Ты должна понимать мое желание поговорить с тобой после того, что я только что услышал.
Она возразила, сделав протестующий жест:
— Я не отвечаю за бред Оуэна!
— Разумеется… — Он замолчал; они продолжали стоять друг против друга. Она подняла руку и поправила непослушный локон движением, выжженным в его памяти, затем оглянулась вокруг и опустилась в ближайшее кресло.
— Что ж, ты добился, чего хотел.
— Что ты имеешь в виду? Чего я хотел?
— Моя помолвка расторгнута — ты слышал, как я это сказала.
— Почему ты считаешь, что я хотел этого? Все, что я хотел с самого начала, — это советовать, помогать всем, чем могу…
— В этом ты преуспел, — ответила она. — Убедил меня, что лучше не выходить за него.
Дарроу в отчаянии рассмеялся:
— В тот самый момент, когда сама убедила меня в обратном!
— Неужели? — сказала она, сверкнув улыбкой. — Да, я действительно верила, что поступаю правильно, пока ты не объяснил мне… предупредил…
— Предупредил?
— Что я буду несчастна, если выйду за человека, которого не люблю.
— Ты не любишь его?
Она не ответила, и Дарроу вскочил, отошел в другой конец комнаты. Остановился перед письменным столом, на котором стояла его фотография: хорошо одетый, красивый, самоуверенный — портрет человека, умудренного опытом, уверенного в своей способности надлежащим образом улаживать самые щекотливые вопросы, — и полного идиота. Потом повернулся к ней:
— Ты не находишь, что ждать так долго и сказать ему об этом только сейчас — довольно жестоко по отношению к Оуэну?
Она задумалась на секунду, прежде чем ответить:
— Я сказала сразу, как только поняла.
— Поняла, что не можешь выйти за него?
— Что никогда не смогу жить с ним здесь. — Она обвела глазами комнату, словно сами стены должны были подтвердить ее слова.
Какой-то миг Дарроу продолжал растерянно изучать ее, потом их глаза встретились, и они долго смотрели друг на друга несчастным взглядом.
— Да… — сказала она и встала.
Они услышали, как Эффи под окном подзывает свистом своих собак, а затем — как мать зовет ее с террасы.