Риф Скорпион (cборник)
Шрифт:
Стефансен-младший хорошо смотрелся в своем костюме, настоящий денди.
Этот парень постоит за себя, подумал Вебстер. Он мне чертовски нравится.
— Досадно, — продолжал Стефансен-младший. — Холмгрен хотел взять меня к себе на завод, как только я закончу учебу. Теперь-то на этом можно поставить крест.
— Придется вам навестить родителя, убедить его поднапрячь свою память — глядишь, и все наладится.
Стефансен-младший шагал взад-вперед по комнате, однако тут он остановился.
— Выходит, вы абсолютно уверены, что это его рук дело? Ну конечно, чисто юридически иного
— Что — только? — спросил Вебстер.
— Очень уж это не похоже на него, скажу я вам, ну совсем не похоже. Он всегда был так несказанно честен, иной раз даже зло брало смотреть на него. Пунктуален, как часы, понимаете, предельно добросовестный, все помыслы лишь о маме и о заводе. Это же прямо трагедия, господин Вебстер.
— Несомненно. Такие трагедии вовсе не редкость, если хотите знать. Родители хорошо ладили друг с другом?
— Как? Ну конечно. Дома всем заправляла мама.
— Вы замечали у отца проявления забывчивости или нервозности?
Стефансен-младший снова остановился, сел на ручку кресла, посмотрел в окно. В просвете между соседними домами открывался вид на полуостров Несодден; лучи осеннего солнца озаряли лесистые темные склоны холмов.
— Как вам сказать… Помнится, мать иногда подшучивала над ним, даже поддразнивала. Он вдруг начинал излагать какие-то старые планы насчет того, чтобы поехать в Африку. Пустая болтовня, конечно, воздушные замки. Книги о путешествиях — единственное, что он читал. С восторгом говорил о Луисе Муре и его ферме в Кении и так далее. Когда только ты повзрослеешь, говорила мама; ему это не нравилось. Вот возьму и исчезну в один прекрасный день, говаривал он. Это было три года назад, тогда это производило впечатление на меня, потому что он говорил это серьезно. А впрочем, мало ли что человек скажет. Мама тогда сердилась. Что за вздор ты несешь, отвечала она.
— Выходит, он был не совсем доволен жизнью?
— Ну почему — можно быть вполне довольным жизнью и в то же время о чем-то мечтать.
— Сбруя шкуру трет, — произнес Вебстер. — Н-да. Вы-то еще молоды. Но особенной забывчивости и нервозности за ним не замечали?
— Разве что в самые последние годы. Год назад, когда я приехал домой, вижу — он сильно изменился. Замкнутый стал, молчаливый, с работы придет — сразу наверх поднимается и ложится. То ли впрямь забывчивый стал, то ли равнодушный ко всему, даже не берусь определить. Такое впечатление, будто у него пропал интерес ко всему на свете.
— Вы обсуждали это?
— Ага. Мама говорила, что он перетрудился. Как ни приеду домой — он все такой. У папы неладно с нервами, говорила мама. Да он никогда особенной активностью не отличался. Не могу представить себе, чтобы он покусился на чужие деньги. У него просто смелости не хватило бы. Добавьте к этому его щепетильную честность.
— Как раз нервные и способны на всякие выходки, — пробормотал Вебстер себе под нос.
Справился у Стефансена-младшего, как раньше справлялся у его отца и сестры, об отношениях между людьми на заводе, попросил дать знать,
Спросил:
— Г-м, кажется, ваш отец принимал снотворное?
— Да, принимал последнее время. Совинал и немного брома, если не ошибаюсь.
— Само собой. Нервы начинают шалить, пропадает сон. Мне, слава Богу, никогда не приходилось пользоваться снотворным. Тьфу-тьфу. А скажите, э-э, более сильных средств ваш отец не принимал — например, особые капли?
— Нет, мама сказала бы мне. О… нет, господин Вебстер, отец не убивал Холмгрена.
— Я ничего такого и не подразумеваю. Просто у него мог быть пузырек, который Холмгрен унес с собой. Он ведь бывал в вашем доме.
3
На другое утро Вебстер сел на поезд, идущий в Фредрикстад. Его сопровождал молодой сотрудник Ник Дал.
Вебстер терпеть не мог поезда и железнодорожные расписания.
— Не понимаю, почему бы им не пустить по всей стране трамваи, с вагонами вроде тех, которые ходят в пригороды Осло, — говорил он. — «Трамвай до Вардё — каждый час!» — Каково? Почему бы нет?
Ник Дал учился на фотографа. Мальчиком глотал рассказы Конан Дойла, не расставался с книгами про убийства, преступников и сыщиков и сам мечтал стать детективом. Его отец, фотограф Дал, ударил кулаком по столу:
— Нет, ты будешь фотографом!
Когда Нику Далу исполнилось двадцать два года, непреходящее увлечение взяло верх, он расстался с фотоаппаратом. Вебстер использовал молодого кандидата в детективы как ищейку, поручал ему слежку. Ник стоял с сигаретой в зубах на углу и следил, стоял в подворотне и ждал, сидел, прикрываясь газетой, в кафе, ходил по улицам за подозрительными типами, вступал с невинным видом в разговоры.
Спустя еще два года он встретил свою судьбу — молодую женщину с твердым характером. Она решительно заявила:
— Я не выйду замуж за полицейского, который мотается по всей стране. Ты можешь работать фотографом. Выбирай.
И продолжала стоять на своем. Тут подоспело дело Холмгрена.
— Хорошо, буду работать фотографом, — заявил Ник Дал.
В это время кассира Стефансена перевели из клиники в тюремную камеру. Ник почесал в затылке, им овладел нервный зуд.
— На реке Гломма есть один поселок, — сообщил он молодой женщине с твердым характером. — Там требуется фотограф, посмотрю, что получится.
И он поговорил с Вебстером, умолял Вебстера, и тот рассмеялся.
— Ладно, Ник Картер, — сказал он. — Идет.
И вот они в Фредрикстаде. Сидят в автобусе порознь, делают вид, что незнакомы друг с другом. Доехав до завода. Ник Дал спросил адрес некой фру Эриксен, которая содержала кафе и сдавала комнаты внаем. Оказалось, что кафе находится совсем близко от завода, в самом центре квартала.
Пока Ник Дал налегал в кафе на еду, обсуждая в то же время с фру Эриксен условия найма расположенной в конце дома крытой веранды, Вебстер в некотором удалении от завода беседовал с приставом и с его помощником Бугером. Бугер — крепыш из крестьянской семьи, обладающий изрядным жизненным опытом пройдоха, достаточно крутой и лишенный сантиментов, — знал всех работающих на заводе и проживающих в его округе.