Рихард Зорге. Джеймс Бонд советской разведки
Шрифт:
С 1940-го или 1941 года я начал встречаться с Одзаки и Мияги у себя дома. С этого времени иностранцы, которые бывали один на один с японцами в японских ресторанах, стали привлекать внимание. Действительно, у Одзаки и Мияги стали спрашивать, кто я такой, или чем они занимаются, поэтому я рассудил, что будет разумнее избегать мест, посещаемых людьми. Поэтому и решил встречаться с ними у себя дома вечерами, после того как стемнеет. Начиная с этого времени, и Вукелич несколько раз посещал мой дом. Клаузен часто приходил ко мне, когда в доме были Одзаки или Мияги. Естественно, он несколько раз виделся с ними. Я могу ошибаться, но думаю, что Вукелич ни разу не встречался с Одзаки ни у меня дома, ни где-либо еще.
Во всяком случае, я не связывал Мияги и Вукелича с другими людьми и строго проводил линию, чтобы они встречались только со мной.
За двумя исключениями у меня не было контактов с рядовыми членами группы. В первом случае это был Мидзуно, с которым я встречался вместе с Одзаки в ресторане, во втором — Косиро, которого я видел один или два раза. Я не мог держать под своим контролем такие вещи, как способы, которые использовали Одзаки и Мияги для связи с рядовыми членами группы. Я не видел другого пути, кроме как доверять им действовать, полагаясь на свой опыт и способности. Но иногда я расспрашивал их о способах связи и обращал их внимание на необходимость соблюдать особые меры предосторожности".
Разумеется, если бы против кого-либо из членов группы у японской полиции появились бы серьезные подозрения и полицейские начали бы плотно проверять все его связи, провал группы становился неизбежен. Но до поры перечисленные меры конспирации срабатывали. Зорге и другие иностранцы из его группы не слишком выделялись из общей массы иностранных подданных, и у контрразведки не возникало поводов к их плотной проверке.
Также и автор специальной работы "Опыт организации и деятельности резидентуры "Рамзая"", бывший начальник 7-го (агентурного японского) отделения 2-го отдела Разведупра Михаил Иванович Сироткин, в 1938–1955 годах не по своей воле отдыхавший в ГУЛАГе, подробно описал исследовательскую и аналитическую деятельность Зорге: "С первых же дней пребывания в стране он приступил к подбору и изучению необходимой литературы, приобретая все иностранные издания оригинальных японских работ, лучшие иностранные книги по Японии, лучшие иностранные переводы японских трудов. Лич-ная библиотека "Рамзая" к 1941 году насчитывала до 1000 книг. Кроме того, он широко пользовался библиотекой германского посольства и обширнейшей библиотекой германского Общества Восточной Азии, посещал академические собрания, лекции и доклады этого общества, тщательно изучал текущую японскую экономическую и политическую литературу, бюллетени и различные издания правительственных органов и т. п.
Начав с изучения древней истории Японии, этапов многовекового развития ее экономики, политики, общественных отношений, он последовательно перешел к проблемам современной Японии, уделяя особое внимание вопросам развития индустрии, аграрному вопросу, внутренней и внешней политике, истории японской культуры и искусства, современному быту. Не ограничиваясь лишь "кабинетным" изучением страны, он совершал многочисленные поездки по Японии (главным образом до 1938 г.), которые позволили ему ближе и живее ознакомиться с населением, бытом и культурой страны и, по его выражению, "обеспечили ему прочную интуитивную основу" для изучения истории и экономики".
В "Тюремных записках" Зорге так конкретизировал свои исследования Японии: "Во время моего ареста у меня дома было от 800 до 1000 книг, что, похоже, явилось источником значительного раздражения для полиции. Большая часть этих книг была посвящена Японии. Создавая свою библиотеку, я собирал все издания японских книг на иностранных языках, которые мог достать; лучшие книги, написанные иностранцами о Японии, и лучшие переводы основных японских художественных произведений. Например, у меня были английский перевод "Ниппон сёки" (книга, высоко ценимая коллекционерами), английский перевод "Кодзики", немецкий — "Маньёсю", английский — "Хэй-ки моногатари", перевод выдающегося, с мировой славой произведения "Минамото-симоногатари" и др. Я с большим усердием занимался японской древней историей (к которой даже сейчас я испытываю интерес), древней политической историей, а также древней социальной и экономической историей. Я скрупулезно изучал эпохи императрицы Дзингу, Вако и Хидэёси, довольно многое написанное мной основано на материалах истории экспансии Японии с древних времен. В моих исследованиях очень пригодились многочисленные прекрасные переводы по древней японской экономике и политике.
Древнюю Японию
Используя все это как отправную точку для исследований, мне было легче взяться за проблемы современной японской экономики и политики. Я тщательно изучил аграрный вопрос, затем мелкое и крупное производство и, наконец, перешел к тяжелой промышленности, хотя плотное покрывало секретности, обусловленной принятыми в последние годы законами, сделало мои исследования недостаточно результативными и даже опасными. Конечно, я также изучал социальное положение японских крестьян, рабочих и мелкой буржуазии, в начальный период у меня была возможность заниматься и этим. Я максимально, насколько мог, использовал оригинальные японские материалы, такие, как экономические журналы и публикации правительственных учреждений.
Прекрасные материалы для исследований предоставили бесчисленные внутриполитические конфликты между парламентской группировкой и правыми экстремистами по поводу недостатка зерна и инцидента 26 февраля 1936 года. Происходившие время от времени политические инциденты были так хорошо ясны человеку, прекрасно знающему старую японскую историю, как не могли и представить в тайной политической полиции. Можно было легко понять внешнюю политику современной Японии, если рассмотреть ее в свете старой японской истории. Поэтому, зная древнюю историю, можно было сразу дать оценку проблемам японской внешней политики.
Меня интересовало также и развитие японской культуры и искусства, я изучал эры Нара, Киото, Токугава, влияние различных китайских школ, а также современный период с эры Мэйдзи.
Кроме моей домашней библиотеки, я пользовался библиотекой германского посольства в Токио, личной библиотекой посла и библиотекой Восточно-азиатского общества в Токио, располагающего обширной научной литературой. Общество часто проводило научные собрания и лекции, где большей частью темой обсуждения была японская история. И я в той или иной степени поддерживал контакты и обменивался мнениями с немцами, проявлявшими интерес к этим проблемам.
Вскоре после моего прибытия в Японию для меня были сделаны переводы различных работ по истории Японии. У меня дома было очень много таких рукописей. Кроме того, для меня регулярно готовились выдержки из ряда японских журналов. Благодаря такому способу я мог детально изучать материалы по аграрному вопросу, появляющиеся в японских книгах и журналах (чтение этого раздела ‘‘Тюремных записок" позволяет понять, что соответствующий раздел доклада М.И. Сироткина был заимствован главным образом отсюда. — Б.С.).
Мое изучение Японии основывалось не только на материалах, появлявшихся в книгах и журналах. Прежде всего я должен упомянуть мои встречи с Одзаки и Мияги. Эти встречи были не только обменом сведениями или простым обсуждением информации. Когда разговор касался каких-либо конкретных проблем в других странах, например в Китае, я менял тему разговора, распространял его и на историю и общественно-политическую ситуацию в Японии. Познания, которыми обладал Одзаки в области японской и иностранной политики, были чрезвычайно широки, и мои встречи с ним в этом смысле были очень ценными. Благодаря этим двум моим друзьям и сотрудникам я смог ясно понять специфическую роль японской армии в управлении государством, а также статус Совета старейшин "Гэнро" как советников императора, трудно объяснимый с юридической точки зрения. От них я узнал о доминирующей роли в средние века Вако и их влияний в периоды Хидэёси и Токугава. Однако благодаря им я не столько узнавал те или иные факты и исторические аналогии, сколько получал возможность достичь полного представления о предмете исследования и всестороннего его понимания. Так было в случае, когда я особо глубоко изучал инцидент 26 февраля и аграрный вопрос. По этим двум проблемам их частые советы и оценки были очень содержательны. Более того, думаю, что без Мияги я никогда не смог бы настолько, как сейчас, понять японское искусство. Мы часто встречались на выставках и в музеях, и не было ничего необычного, когда наши дискуссии по разведывательной или политической тематике отодвигались в сторону беседами о японском и китайском искусстве. Я делал все возможное, стараясь глубоко разобраться в важных проблемах, с которыми сталкивается Япония. Поэтому встречи с Одзаки и Мияги составляли важную часть моих исследований.