Рихард Зорге. Джеймс Бонд советской разведки

Соколов Борис Вадимович

По-моему, реальным его сотрудником был только Косиро. Когда Косиро вернулся из Маньчжурии, Мияги установил с ним близкие отношения. Решив, что и мне следует познакомиться с ним поближе, я встречался с ним один или два раза в ресторане. Кажется, что информация о мобилизации в Токийской и Уцуномийской дивизиях поступила от Косиро. От него также получены два или три сообщения о формировании смешанных частей на базе личного состава Токийской и Уцуномийской дивизий. Косиро предоставлял Мияги также разнообразные сведения об условиях жизни и деятельности войск на границе с Сибирью. Думается, что от него также были получены фрагментарные данные о новых артиллерийских системах и танках японской армии.

Мияги собирал военную информацию больше в оживленных местах Токио, в ресторанах и барах. В связи с этим он вынужден был часто посещать различные подобные

заведения. Он часто жаловался, что ему приходится много выпивать в барах ради получения даже небольшой информации.

Мияги часто ездил в Осаку, но я не знаю, с кем он был там связан. Он говорил только, что посещал там двух пли трех знакомых. Иногда он добирался и до Кобе, чтобы разузнать что-либо о ходе или отмене мобилизации размещенных там дивизий. В последнее время Мияги, кажется, часто встречался со своим старым другом, вернувшимся из Америки, Акияма Кодзи.

По моему впечатлению, Мияги использовал его не в качестве источника информации, а в качестве переводчика и помощника в повседневных делах. Мияги несколько раз говорил мне об Акияме и всегда твердо подчеркивал, что он заслуживает доверия, если я проявлял беспокойство о его дружбе с этим возвратившимся из Америки знакомым.

Кроме того, у Мияги было много случайных знакомых, от которых он время от времени также получал сведения, но нельзя считать кого-либо из них достоверным или регулярным источником информации. Поскольку Мияги переводил информацию Одзаки и раз за разом передавал мне донесения Одзаки, в последние годы я очень тесно сошелся с ним.

Я уже и ранее отмечал, что Мияги поддерживал контакты с помощниками Одзаки — Каваи, Мидзуно, так называемым "специалистом". Поэтому и этих людей иной раз нужно рассматривать в качестве источников информации Мияги. Как и с Одзаки, с Мияги у меня были близкие личные отношения".

Зорге утверждал: "Я убежден, что никто из людей, общавшихся со мной, имена которых появятся ниже, ничего не знали ни о моей подлинной миссии, ни о характере моей работы. Все они считали, что я только известный журналист".

Зорге, несомненно, проникся симпатией к Японии и японцам и искренне желал, чтобы эта страна оставалась в стороне от Второй мировой войны. Еще в начале января 1937 года Зорге писал в одной из статей: "В качестве сильнейших резервов энергии Япония располагает гордой и славной историей, огромной сокровищницей национального чувства и изумительным самопожертвованием. В душевной силе Японии, в национальной связи между императорской династией и нацией коренится одновременно надежда, что путь Японии и в будущем будет идти вверх".

"Мы — я и члены моей группы, — говорил на суде Зорге, — приехали в Японию не врагами этой страны. Смысл, который обычно вкладывается в слово "шпион", не имеет к нам никакого отношения. Шпионы таких стран, как Англия или США, пытаются выявить слабые места в политике, экономике и обороноспособности Японии и соответствующим образом атаковать. Мы же, напротив, в процессе сбора информации в Японии совершенно не имели подобных намерений".

На вопрос следователя Камэяма, признает ли обвиняемый Нотоку Мияги, что его информация в период от 5 мая 1941 года и позднее должна была причинить ущерб обороноспособности Японии, Мияги ответил: "…Мы считаем, что подлинной обороной страны является политика избежания войны".

В 1935 году в Советский Союз Зорге добирался через Америку. В спальне нью-йоркского отеля агент передал ему фальшивый австрийский паспорт, чтобы он мог миновать Западную Европу и прибыть в Москву, не оставляя отметок в паспорте на имя Рихарда Зорге. Он отправился через Францию, Австрию, Чехословакию и Польшу в СССР, спрятав подлинный паспорт в тайник в чемодане.

В "Тюремных записках" Зорге так рассказал о поездке 1935 года: "Моя поездка была короткой, всего только 14 дней. Я встретился с новым начальником четвертого управления Урицким (в апреле 1935 года Ян Берзин был смещен с поста начальника Разведупра и назначен заместителем командующего Отдельной Краснознаменной Дальневосточной Армии стал арест в Копенгагене в феврале 1935 года сразу четырех советских резидентов, нерасчетливо встретившихся на одной конспиративной квартире, да еще устроивших шумное застолье, привлекшее внимание полиции. — Б.С.) и работавшим у него в подчинении Алексом. Я доложил о своем опыте работы в Японии и о перспективах будущей деятельности в этой стране. Я выразил пожелание направить со мной в качестве радиста по возможности кого-нибудь вроде Себера или Клаузена, кого

я знал еще с китайского периода работы. Я попросил, чтобы мне была предоставлена полная свобода в установлении любых контактов с германским послом, если в этом будет необходимость. Я намеревался превратить германское посольство в центр моей деятельности. Кроме того, в беседе с Урицким я попросил, чтобы Центр признал Одзаки непосредственным членом моей группы. Урицкий одобрил эти мои требования и другие важные предложения, которые я выдвинул. Он предупредил меня быть всегда крайне осторожным и совершенно не торопиться в работе. По моему впечатлению, Урицкий, как и Берзин, похоже, советовался с руководством партии при утверждении плана моей работы по возвращении в Японию. По крайней мере, несомненно, что я сам и представленные мной материалы и мои отчеты были тщательно изучены. Чувствуя мое трудное положение, он относился ко мне очень любезно. В четвертом управлении я встречался только с Джимом и Клаузеном из радиошколы, а также с представителями восточного и шифровального отделов. Именно в это время начался Международный конгресс Коминтерна, но мне было строго запрещено присутствовать на нем, о чем Мануильский твердо сказал по телефону. Куусинен только один раз заходил ко мне. Пятницкий болел, и его не было в Москве. Мне самому очень хотелось присутствовать на конгрессе, но требования конспирации не позволяли делать этого.

Я посетил ЦК и сделал там доклад, и в итоге это оказался мой прощальный визит. Визит был коротким, во время его были решены мои партийные проблемы и одобрен мой доклад. Смолянский по-дружески заходил ко мне. Он уже ушел со своего прежнего поста в ЦК. Во время пребывания в Москве мои контакты были довольно ограниченными. Однако я часто встречался с Клаузеном, и мы обсуждали совместную работу в Японии. Из Москвы я улетел на самолете.

Вообще говоря, по работе я поддерживал связь только с четвертым управлением, а через него и с другими организациями. После 1929 года у меня не было никаких отношений с другими организациями. Конечно, нет сомнений в том, что четвертое управление обсуждало с высшим руководством Красной Армии и членами Политбюро ЦК все военные и общеполитические вопросы, связанные с моей работой за рубежом. (Не знаю, была ли какая-либо связь с Наркоминделом.) Думаю, что наверняка те доклады и материалы, которые я посылал начальнику управления из Японии, четвертое управление рассылало и другим адресатам. Новый начальник управления, как и его предшественник Берзин, был в тесных отношениях с руководителями партии. Будучи ветераном партии, он гордился, что Ленин, Сталин, Ворошилов были его старыми друзьями".

Вероятно, Зорге так и не узнал, что Ян Берзин (Петерис Кюзис), после возвращения из Испании в мае 1937 года вновь назначенный начальником Разведупра и произведенный в армейские комиссары 2-го ранга, уже в августе того же года был арестован, а 29 июля 1938 года расстрелян по обвинению в "троцкистской антисоветской террористической деятельности". Реабилитировали его в 1956 году, за 8 лет до официального признания Зорге героем.

В Японию Зорге на этот раз летел через Сибирь, на одном из первых германских самолетов, отправлявшихся на Дальний Восток. С помощью своих знакомых из германского посольства Зорге очень скоро стал одним из наиболее информированных и авторитетных журналистов, прекрасно разбиравшимся как в политических проблемах Японии, так и в проблемах японо-китайских взаимоотношений.

Но Зорге занимался не только сбором журналистской и разведывательной информации, но и научным исследованием Японии. Это было необходимо как для успешной разведывательной работы, так и для удовлетворения его собственной страсти к научным исследованиям, которые, возможно, оценят грядущие поколения. В предсмертных "Тюремных записках" Зорге утверждал: "Я не намеревался действовать только как почтовый ящик для информации, собираемой другими. Напротив, я считал абсолютно необходимым лично приобрести наиболее полное понимание проблем Японии… Моя научно-исследовательская работа в Японии была абсолютно необходима для моей разведывательной деятельности. Без этой работы и общего культурного базиса моя секретная миссия была бы невозможна, и мне никогда не удалось бы закрепиться в посольстве и германских журналистских кругах. Больше того, я никогда не смог бы пробыть безболезненно и спокойно в Японии в течение 8 лет. В этом смысле наибольшее значение имело именно мое основательное изучение и знание Японии, а не ловкость и не какая-либо специальная подготовка в московской разведывательной школе…