Рикошет
Шрифт:
— Ты знаешь Рева?
— Да, я знаю Рева. Нас очень многое объединяет. — Как Кокс и подозревал, Корли знал всех теневых ублюдков.
Боянский фыркнул.
— Хорошо. Его имя — Алек Вон. Выехал шесть месяцев назад. Не возвращался. Ублюдок торчит мне за полгода аренды.
— Алек Вон, — повторил Корли. — Как он выглядит?
— Выглядит как е*аный гангстер, вот как. Как Аль Капоне, или подобный говнюк. Типа костюма в тонкую полоску и шляпы с пером.
— Ты знаешь что-нибудь о нем? Связи? Семья? Интересы? — ряд вопросов Корли казался бессмысленным на тот момент. Не было загадкой то, почему киллер выбрал семью Боянских. Если бы Кокс не был так занят возможностью наткнуться на что-то стоящее, он вызвал бы
— По сторонам посмотри. Это вам не Башня Трампа. Сраные арендаторы, которые жили здесь, пришли с улиц. Я не покрываю ублюдков, я — их арендодатель, а не гребаная крестная, — он поправил воротник своей рубашки. — Вы получили информацию, которая была вам нужна. Заканчивайте и убирайтесь нахер отсюда. И если вы еще раз появитесь на территории моей собственности без моего ведома, с ордером или без, вы станете следующим Джимми Хоффой (прим. пер. — американский профсоюзный лидер. Дата смерти неизвестна, так как считается без вести пропавшим при загадочных обстоятельствах).
Трое мужчин вышли из квартиры, не скупясь на слова, которые только что повергли в страх шефа полиции Детройта.
Кокс повернулся к Корли.
— Я хочу, чтобы ты нашел информацию на этого Алека Вона. Я хочу знать все об этом у*бке — любимый цвет, во сколько он срет, как пьет свой долбаный кофе. И ты отчитываешься напрямую передо мной. Ни перед кем больше. Понял?
— Да. Понял.
Глава 38
Ник
Опрокидывая бутылку виски в горло, я проглотил полный рот жидкости, наблюдая за Обри, которая попивала пиво. Она готовила бекон на гриле, одетая в трусики, что выглядывали из-под моей одолженной футболки.
Ее вид просто не вписывался в общую картину. Обри казалась странно домашней после всего того марафона секса в этом захудалом доме в окружении полуразрушенных комнат, словно какая-то извращенная версия «Джун и Уорд Кливер» в гетто (прим. пер. — ссылка на жену и мужа Джун и Уорда Кливеров, которые считаются исконной семейной парой пригорода 1950-ых годов).
— Бекон готовится на завтрак, — я наклонился к столешнице, скрестив руки.
На ее щеке от улыбки появилась ямочка.
— Ты никогда не делал бекон с яйцами на обед?
— Никогда. По факту, где-то, в какой-то стране ты бы этим уже закон нарушила.
— Нет, нет, нет, — она подняла уже приготовленный кусочек с тарелки рядом и протянула его мне. — Бекон, как секс. Полезен в любое время суток. — Зажав бекон зубами, она прижалась ко мне, предлагая взять еду из ее рта, и когда я прикусил, она украла и мясо, и поцелуй. — И он такой чертовски хороший.
— С этим поспорить не могу, — я обвил ее руками, сжимая обе ягодицы, и наклонился за еще одним поцелуем. Впиваясь пальцами в ее плоть, я оценил высокий подъем и упругость ее попки. — Упругая, — сказал я сквозь сжатые зубы напротив ее рта. — У тебя бразильская попка.
— Французско-канадская вообще-то, но большое спасибо.
Я видел в ней какую-то экзотическую смесь, в каштановом цвете ее волос и золотом отливе глаз.
— Ты канадка?
— Мой отец был канадцем. Антон Левеск. Первый и единственный мужчина, которого я любила.
— Он умер.
Обри кивнула.
— Обоих моих родителей больше нет в живых. Мой отец умер в прошлом году.
— Ты сказала, он был первым и единственным мужчиной, которого ты любила. Что заставило тебя выйти замуж, если не любовь?
Ее ноздри начали трепетать от глубоких вдохов, словно она подготавливала себя к объяснению.
— Майкл был моим пациентом, страдал от потери… пожалуй, единственного человека в мире, которого он уважал. Кажется, он думал, что любовь сможет заполнить эту дыру. А я
— Так… ты работаешь с проблемными взрослыми? Я думал, с детьми.
— И с детьми тоже. Большинство моих пациентов столкнулись с жестоким обращением. У многих из них в результате травмы развились расстройства, — выскользнув из моего объятия, она стала у столешницы.
Я скрестил руки.
— Что подожгло интерес?
Ее взгляд опустился от моего, но лишь на секунду.
— Когда мне было девять, мы жили в весьма тихом районе Детройта. В Ривер Рог. Там жили многие автомеханики. Голубые воротнички. Мой отец был рабочим на фабрике, — она отхлебнула пиво. — У нас было не многое. Мы жили весьма бедно. По соседству жил мальчик немного старше меня, — Обри бросила на меня взгляд и покачала головой. — Я никогда не видела его в школе, не знала, ходил ли он вообще в школу. Ему никогда не позволяли покидать задний двор их дома, поэтому мы всегда играли у забора, где у меня была песочница, которую для меня построил папа. — Пока она говорила, то баловалась с пивом, кружа указательным пальцем по горлышку бутылки, ее глаза были расфокусированы, словно она потерялась в воспоминании. — Я делала пирожки из грязи и передавала их ему через забор. Помню, у него всегда были синяки на ногах, летом, когда он носил шорты. Как ни странно, я никогда не спрашивала о них, но была очарована глубокими оттенками фиолетового и пожелтевшего тех синяков, что уже начинали исчезать. Я никогда не подвергалась насилию. Не знала, что взрослый человек способен на такую жестокость.
Слушая, как она описала его, я не мог не задаться вопросом, как ребенок смог так сильно повлиять на ее жизнь.
— Я... дала ему кольцо. Ничего дорогого, просто пластиковая безделушка, которую нашла в коробке с крупой, или что-то в этом роде. Сказала ему, что он мой лучший друг. Мой друг, хотя в то время я не знала, что это такое, — она нахмурилась, из-за чего брови сошлись вместе. — Он пропал без вести два дня спустя. Целую неделю я его не видела. Он никогда не выходил играть. Я подумала, может быть, он поехал в дом своей бабушки на неделю, как я иногда делала летом. Ночью я услышала звуки, которые напугали меня похлеще монстров за окном. И затем, в один день, на его заднем дворе показалось много людей — полицейских, журналистов, репортеров. В то время я не знала, почему все эти люди собрались там. Мама сказала мне, что я слишком маленькая, чтобы понять, и только потом я узнала, что его нашли привязанным к трактору в сарае и истерзанным пытками, — она прочистила горло, отрывая от меня взгляд. — Я думаю, что меня больше всего беспокоило, что он был всего в нескольких ярдах от меня. Я даже звала его по имени, но он никогда не отвечал. Должно быть, он так испугался, что даже не ответил мне, — она выдохнула с дрожью. — Я могла бы спасти его. Если бы я рассказала кому-нибудь о синяках, я, наверное, могла бы спасти его. Если бы я спросила, откуда они у него взялись, дала бы ему возможность попросить о помощи... но я этого не сделала, — Обри подняла взгляд на меня. — В тот момент я поклялась слушать. Я пообещала спрашивать и больше никогда не игнорировать синяки и шрамы. Я никогда больше не буду игнорировать знаки. И вот, что я делаю. Я помогаю интерпретировать знаки.
— Чем именно ты занимаешься со своими пациентами?
— Арт-терапией. У меня были уроки раз в неделю, — она снова улыбнулась, стоя рядом со мной у стойки. — До того, как меня похитили. Надеюсь, они не ждут записки с оправданием за мое отсутствие.
Ее комментарий заставил меня усмехнуться.
— Итак, что делает арт-терапевт?
— Создает. В потере или страдании можно найти радость в создании чего-то, чего раньше не существовало. Творение и исцеление рождаются из той же нити. Возможность дать жизнь чему-то, все еще почитая то, что потерял человек, иногда может исцелить душу