«Рим, или Второе сотворение мира» и другие пьесы
Шрифт:
А н д е р с о н. Зачем обманывать самих себя теперь, на пороге могилы? Я-то надеялся, что, взявшись писать книгу о своей жизни, проживу ее как бы заново. Ведь было в ней много такого, о чем вспомнить приятно. Но прожить жизнь заново оказалось не так-то просто. Вспоминается и тяжелое, и горькое, и хочется о чем-то умолчать, да совесть не позволяет, потому что без плохого и у хорошего не тот вкус. И вся радость испорчена.
Д о к т о р. Из-за Прилльвица? Ты не виноват в его гибели. И ни в чьей гибели не виноват. Это официально доказано.
А н д е р с о н. Когда
Д о к т о р. Говорил ты об этом с Каролой?
А н д е р с о н. С той поры ни разу.
Д о к т о р. Винит она тебя в гибели жениха?
А н д е р с о н. Вроде бы нет.
Д о к т о р. Вот видишь. А у кого, кроме как у нее, были основания заподозрить, что ты таким способом отделался от зятя, который тебя не устраивал? Выдумываешь бог знает что. Опиши все как было.
А н д е р с о н. Я описал.
Д о к т о р. Ну вот и дай рукопись мне.
А н д е р с о н. Зачем?
Д о к т о р. Да затем, что я хочу ее прочесть, дружище. Тебе нужен отклик! Или ты мне не доверяешь? Эх, Андерсон, Андерсон. Я же тебя люблю! Я люблю всех стариков. Нас становится все меньше и меньше, а молодым до нас дела нет. Отделываются чинами да рождественскими подарками. Дай мне рукопись. Я прочту ее просто как твой друг. Или я не устраиваю тебя как читатель?
А н д е р с о н. Читателей не выбирают.
Д о к т о р. Может, ты хочешь, чтобы ее прочла Карола?
А н д е р с о н. Боюсь, она может меня превратно понять — будто я пытаюсь перед ней оправдаться.
Д о к т о р. Глупости! Извини.
А н д е р с о н. Я поломал ей жизнь.
Д о к т о р. Еще одно слово, и я пошлю тебя к психиатру.
А н д е р с о н. Сам я виню себя не в том, что он погиб на моем судне. Он был штурманом и погиб на посту.
Д о к т о р. Вот именно.
А н д е р с о н. Я виню себя в том, что испортил Кароле те считанные месяцы, когда она могла быть счастлива с ним. Он был твердый орешек, этот Прилльвиц. Жить без моря не мог. Но поди скажи это влюбленной курочке девятнадцати лет от роду.
Стемнело. Через первую дверь справа в комнату входит К а р о л а. Это худощавая женщина под пятьдесят, густые с проседью волосы стянуты на затылке тяжелым узлом. На ней длинное, до щиколоток, темно-синее шерстяное платье с глухим воротом. На ногах — старомодные черные высокие ботинки со шнуровкой. На всем ее облике — как и у отца — лежит легкий отпечаток давно канувшей в прошлое эпохи любекских купцов. Карола зажигает несколько ламп, так что вся комната освещается приятным мягким светом, а окно отступает в тень.
К а р о л а. Может быть, поужинаете с нами, доктор? Я приготовлю грибы.
Д о к т о р. И не введи нас во искушение. Мне еще нужно навестить больную. Мой высокочтимый преемник убыл на конгресс в Берлин, где слушает ученые доклады о совершенствовании системы медицинской помощи на дому в условиях сельской местности. Как-нибудь
К а р о л а. Но уж грибов в этом году больше не будет.
Д о к т о р. Я с наслаждением слопаю все, что ты приготовишь, детка. Карола, радость моя. Андерсон, ты хотел дать мне почитать кое-что.
Андерсон уходит через вторую дверь справа.
Спал он после обеда?
К а р о л а. И не ложился. Да и ночью свет в его комнате горел нынче до четырех.
Д о к т о р. Значит, и ты не спала. И бродила по дому. С вами не соскучишься.
К а р о л а. Когда его не станет, я уеду отсюда. С ума можно сойти в этой глуши. Останьтесь хоть сегодня к ужину.
Д о к т о р. В другой раз.
К а р о л а. От вас только и слышишь — «в другой раз». Зима у порога. Тогда вас и на рюмку вина не зазовешь. Да еще и его подговариваете обедать не дома, а в трактире.
Д о к т о р. Испеки пирог со сливами. Завтра заявлюсь на два часа раньше.
А н д е р с о н возвращается и сует доктору объемистый пакет.
А н д е р с о н. Думается, нет нужды подсказывать тебе, что, кончая читать, необходимо запирать это в стол.
Д о к т о р. Я умею хранить врачебную тайну.
А н д е р с о н. Мы столько лет хранили рукопись в этих стенах, что теперь как-то странно с ней расставаться.
К а р о л а. Книга уже у него. И в твоих поучениях он вряд ли нуждается. Жду вас завтра к кофе, доктор. Спокойной ночи.
Д о к т о р. Спокойной ночи вам обоим.
Уходит в сопровождении Каролы через первую дверь. Андерсон один. Он вновь раскуривает сигару, прислушиваясь к шуму моря. Шторм усиливается. Потом он подходит к барометру, висящему слева от двери его комнаты, и слегка постукивает по нему пальцем. К а р о л а возвращается.
К а р о л а. Разве я не вправе была рассчитывать, что ты мне первой предложишь прочесть твою книгу?
А н д е р с о н. Для тебя в ней нет ничего нового.
К а р о л а. Твоя правда — моим мнением интересуются в последнюю очередь, в этом и впрямь для меня ничего нового нет.
А н д е р с о н. В книге ничего нового нет.
К а р о л а. Тогда зачем ему ее читать? Ведь и он знает твою жизнь наизусть.
А н д е р с о н. Как-никак он человек посторонний. Не так неловко, как перед родной дочерью, если рукопись… Ну, если она получилась скорее наивной, чем интересной. Не очень-то приятно разоблачаться перед собственной дочерью… Говоришь, у нас на ужин грибы? Тогда я ставлю бутылку отличного аквавита. (Достает бутылку и рюмки.) Честно говоря, от красного вина меня уже тошнит. Если доктор его обожает, это еще не значит, что я должен терпеть и страдать.