Римские призраки
Шрифт:
— Так меня никто никогда не называл.
— Я называю.
— Что ты имеешь в виду?
— Что твои мысли следуют путями, которые заводят куда-то в глубины моря и земли. Скажу яснее — они за пределами реальной действительности.
— Спасибо за вполне исчерпывающий ответ. Не знаю, обижаться или нет.
— Решай сам.
Я не умею защищаться от Клариссы, когда у нее депрессия и она теряет контроль над собой. Вот так впервые мы стали швырять слова друг другу в лицо. К сожалению, нельзя вернуться назад и зачеркнуть все сказанное; можно стереть написанное на компьютере — проведешь темную полосу, нажмешь кнопку, и слова исчезают навсегда. Теперь я знаю, что не должен поддаваться
Но превыше всего в мыслях Клариссы безусловно остается Зандель с его загадочной (но не очень) болезнью, и эти несчастные эритроциты, изувеченные американской лучевой терапией. Плохая болезнь, по мнению Клариссы. Это она сразу же учуяла сигнал бедствия, это она всякий раз ощущает напряжение и серьезность ситуации. Нетрудно предвидеть, что Кларисса, женщина чувственная и изобретательная, скоро сумеет кем-то заменить Занделя. Могу даже представить себе, что ее выбор падет на какого-нибудь интеллектуала: архитектора, писателя, художника или музыканта — в зависимости от обстоятельств или свободных мест.
Кларисса
Вот уже две недели Зандель не отвечает на мои эсэмэски, а поговорить мне с ним по мобильнику не удается, потому что он всегда «недоступен». Когда Джано нет дома, я запираюсь в ванной и минут десять плачу, потом споласкиваю глаза холодной водой. Эти десять минут плача действуют лучше «Ксанакса». Отношения, которые как-то поддерживали мое супружество с Джано, превратились в наказание, словно любовь к Занделю была виной, а не удачным дополнением к моей с Джано жизни, полезным и невинным терапевтическим адюльтером.
На протяжении нескольких лет я считала свою связь с Занделем приятным развлечением, и только, каким, думается, были, примерно, отношения Джано с Валерией, но сейчас я поняла, что безумно влюбилась. Я представляла себе, что отчаяние и слезы обогащают любовь. А теперь, в более отдаленной перспективе, чувствую, что окунулась в какую-то романтическую и роскошную теленовеллу, повествующую о возвышенной любви. Никакого выхода. Западня.
Несколько часов в день Джано пишет свою книгу, а по вечерам вместо сидения перед телевизором берется перечитывать «Дон-Кихота», изданного в прекрасной, но громоздкой серии «Милленни» издательства «Эйнауди». Я заметила, что он не пользуется закладками, а каждый вечер открывает книгу где придется, как Библию. Должна сказать, что это весьма легкомысленный способ чтения, признак уверенности. Или неупорядоченности? Я тоже попробовала перечитать несколько страниц этой великой книги. Много воздуха и много света в той счастливой Ламанче. И нашла, какое это приносит отдохновение, действуя сильнее, чем обычные психотропные средства.
Словно внутренние мурашки, бегут в уме слова Джано — то ли саркастическое прорицание, то ли непроизвольный совет заменить Занделя «каким-нибудь интеллектуалом», как пишет он в своем романе, тут становится ясным и другое спонтанное представление Джано о моей личности и моей красоте, возможно, подсказанное Занделем, видевшим во мне прекрасную диву. А может быть, это подковырка, объясняющаяся безумной тайной ревностью?
А Дульсинея? Что скажет Дульсинея?
Джано
Я решил, что Кларисса раздумала ехать в Страсбург, а оказывается — нет.
— Поскольку ты согласен отправиться со мной в Страсбург, — вдруг заявила она, — скажи, когда мы можем выехать. Учти, что меня устроит один день и одна ночь.
Что за абсурд — внезапный возврат к мыслям о Страсбурге.
— Понятное дело, лучше всего суббота и воскресенье, — сказал я, — но если ты захочешь поехать в будние дни, с университетом у меня проблем не будет.
— Я охотно поехала бы в пятницу, как ты тогда на свою конференцию. Пробудем в Страсбурге всю субботу и возвратимся в воскресенье пополудни или вечером.
Я не мог скрыть своего удивления.
— Какие странные и ясные планы, касающиеся этой поездки.
— Куда уж яснее.
Это «куда уж яснее» подтвердило (в чем не было необходимости), что Кларисса хотела наказать меня, заставив повторить с ней мое свидание в Страсбурге с Валерией.
Обычно я с Клариссой не скучаю, мы всегда находим о чем поговорить, исключая, конечно, мою урбанистическую деятельность и итальянскую политику, которая, если меня вовлекают в разговор на эту тему, может внести смятение в мои нейроны.
В самолете мы вели себя как два неопытных туриста, обсуждая проплывавшие под нами, на земле, восхитительные желтые квадраты сурепицы, зеленые — пшеницы и коричневые — вспаханных полей. Мы по очереди подсаживались к окну, чтобы посмотреть вниз, тогда как наши светские друзья в полете либо читают, либо пишут, либо делают какие-то заметки, даже не глянув с высоты на открывающуюся панораму.
После прекрасного тушеного кролика в типичном эльзасском ресторане мы отправились в маленькую гостиницу, где Кларисса выбрала внутренний номер без вида на собор, — чтобы избежать шума.
— Обрати внимание: здесь пешеходная зона. После восьми вечера даже такси сюда запрещено въезжать. Никакого шума.
— Не верю, — сказала Кларисса.
Я понял, что спорить бесполезно, и мы вселились в номер с окном, выходящим в узкий двор. Из окна напротив доносился каркающий голос комментатора футбольного матча. Это похуже, чем окно, выходящее на улицу.
Направив телепульт на такой же, как у нас, телевизор в номере напротив, я легко сменил спортивную программу соседей на рассказ натуралиста о крокодилах и бегемотах. Двое парней сильно удивились и вернули себе футбол. А я им, через несколько мгновений, — опять крокодилов, бегемотов и носорогов. Мы, конечно, погасили у себя свет и оставались незамеченными. Кларисса смеялась от души, просто давилась от смеха, боясь, чтобы ее не услышали. Те парни никак не могли понять, что происходит, и начали дергаться, ругаться, трясти телепульт и колотить кулаками по телевизору. Снова несколько мгновений футбола и сразу же львы и жирафы. Так мы забавлялись до тех пор, пока два балбеса, громко хлопнув дверью, не выскочили из своего номера и не отправились вниз кому-то жаловаться.
Утром, когда мы вышли, небо было затянуто бронзовыми тучами, и город жил словно под удушливым колпаком. В этих местах такая погода не редкость.
— Воздух как перед грозой, — сказала Кларисса.
— Да нет, такое уж в этом городе небо: дым окрашивает облака в серый цвет, а у нас они белые.
— В Страсбурге так много заводов?
— Это дым от сигарет. Статистикой установлено, что в Страсбурге табака потребляется больше, чем во всей Франции.
Я попытался завлечь ее в кафе под открытым небом на рю де Жюиф, за собором, где побывали мы с Валерией. Ничего не вышло, Кларисса потянула меня в противоположную сторону, так что нам пришлось заказать кофе с молоком и отличные круассаны в кафе перед ратушей. Я заметил, что она выбрала дорожку с плотно прилегающими плитами, чтобы спасти свои каблуки. Когда мы проходили по цветочному рынку, я, разумеется, уже готов был купить ей букетик цикламенов, но Кларисса предпочла пармские фиалки и тотчас захотела покинуть рынок, потому что все эти цветы, эта смесь ароматов, напомнили ей кладбищенскую атмосферу.