Римские рассказы
Шрифт:
Кровь так и бросилась мне в голову, потому что этот голос, пусть грубо, выразил сомнения, терзавшие меня как раз в данный момент. Я спросил:
— Да кто ты такой?
А он, растягивая слова, продолжал:
— Кто я такой — тебе не догадаться, хоть родись сызнова… Лучше послушай, что я тебе посоветую…
— Да что тебе нужно? Кто ты такой?
— Просто дружеский совет: скушай бульончику.
Я принял этот телефонный звонок за шутку какого-нибудь бездельника, знавшего нас, и все же был взбешен, так как с некоторого времени, как я уже говорил, мне и самому
Я, конечно, ничего не рассказал Джудитте, которая, замечу кстати, с некоторых пор стала просто невыносима и обходилась со мной хуже, чем с собакой.
Прошло с неделю, и вот почти в то же самое время, что и в первый раз, зазвонил телефон, и тот же голос спрашивает меня:
— Здравствуй, Периколи, что поделываешь?
А я:
— Что надо, то и делаю.
— Ну, так я скажу, что ты делаешь: обиваешь стульчики, которые тебе принесли вчера вечером… Молодчина, трудись… А я могу тебе рассказать, что делает сейчас твоя жена.
— Да кто ты такой, скажи на милость!
— Твоя жена кокетничает с буфетчиком в баре у ворот Сеттимиана… вот что она делает.
— Кто тебе сказал?
— Я тебе говорю. Да чего там, ступай туда, сам убедишься… Послушай, Периколи, ведь ты уже старикашка, а женщинам такие не по вкусу.
— Да кто ты такой, негодяй?
— Вместо того, чтобы выходить из себя, послушай: скушай бульончику!
Тут уж я не удержался, и когда Джудитта вернулась домой и начала опять огрызаться, как базарная торговка, я сказал:
— Пока я работаю, ты кокетничаешь с буфетчиком в баре у ворот Сеттимиана.
Уж лучше бы я этого не говорил: сначала она осыпала меня бранью, потом пожелала узнать, откуда у меня такие сведения, а когда я ей сказал, опять принялась ругаться.
— Ах, так! Ты слушаешь любого негодяя, который тебе позвонит… Веришь ему больше, чем мне… Да знаешь, кто ты такой? Ты выживший из ума старик… Ты и вправду заслуживаешь, чтобы я наставила тебе рога… да такие, чтобы ты в двери не мог пролезть!
И пошла, и пошла. Кончилось тем, что она довела меня до слез, и я ползал перед ней на коленях, вымаливая прощение — при моей-то седине и солидности! Да что уж там, чтобы задобрить ее, мне пришлось дать ей денег на шелковые чулки. А одному лишь богу известно, какие у меня деньги при всех расходах, на которые она меня вынуждала.
Но потом мне стало грустно и тошно: я испытывал стыд и в то же время был совершенно уверен, что она меня не любит.
Прошло еще несколько дней, и тут вдруг опять зазвонил телефон, и все тот же голос спросил:
— Как живешь, Периколи?
Я ответил с деланным безразличием:
— Хорошо, а ты?
— Я-то очень хорошо… не то что твоя жена.
— Почему?
— Потому что ты, Периколи, уже стар и для нее не подходишь.
Видали, куда хватил? Я поклялся сохранять спокойствие. Но услышав такой разговор, прямо подскочил:
— Смотри, негодяй, теперь как услышу твой голос, тут же бросаю трубку.
— Ишь ты какой прыткий… Но не волнуйся, Периколи, скоро твоя жена заживет на славу!
— Замолчи, негодяй!
— Периколи, почему ты так изменился? Вместо того, чтобы злиться, сделай, как я тебе говорю: скушай бульончику.
На этот раз я ничего не сказал Джудитте. Но зато все следующие дни я ходил злой, как черт, потому что телефонные звонки продолжались. Голос твердил все одно и то же: Джудитта, мол, молодая, а я старый, она мне изменяет направо и налево, и все это знают, и тому подобное. Или же говорил мне без всяких церемоний:
— Периколи, жена твоя… — и добавлял подходящее словечко из обихода ломовых извозчиков.
Этот человек, видно, хорошо знал нас, он даже советовал мне бриться ежедневно и не показываться на глаза Джудитте с седой щетиной. И потом еще эти слова о бульончике… Что он хотел этим сказать? Я понимал, что в них заключался какой-то лукавый намек, ведь так говорят выздоравливающим или старикам: скушай бульончику. Но почему всегда одни и те же слова? Что-то подсказывало мне, будто я слышал их раньше, но я никак не мог припомнить где и когда.
Тем временем наши отношения с Джудиттой становились все хуже и хуже. Теперь она даже не могла со мной спокойно разговаривать, а только ворчала и шипела, как ведьма. Я проглатывал обиды из любви к покою, но все больше расстраивался и все яснее сознавал, что жизнь моя стала ни на что не похожа. И вдруг как-то вечером Джудитта ни с того ни с сего, впервые за долгое время, стала со мной нежна и даже предложила пойти всей семьей покушать в знакомую остерию в Трастевере. Это была та самая остерия, где мы устраивали свадебный обед. И когда мы пришли туда, я вдруг вспомнил одну подробность того вечера. То ли от волненья, то ли от вина, которого я хлебнул перед этим, только в тот вечер я чувствовал некоторую тяжесть в желудке. И вот, пока все заказывали спагетти, Джудитта, видя, что я в нерешительности, настаивала, — ну просто как хорошая жена, желающая мужу добра:
— Скушай бульончику, послушай, Мео… скушай бульончику!
Теперь я понял, откуда взялись эти слова, которые повторял мне по телефону голос. Только я не мог решить, кому он принадлежал, потому что в тот вечер, не говоря, конечно, об официантах и других посетителях, за нашим столом находилось около двадцати человек.
Я, понятно, никому о своем открытии не сказал, и все прошло довольно весело. Под конец Джудитта даже выразила желание выпить за мое здоровье и поцеловала меня. В тот вечер я много пил, может быть потому, что чувствовал себя счастливым, и потом, полный надежд, возвратился домой с Джудиттой и Фердинандо.
Спал я как убитый, а когда проснулся, Джудитта уже ушла за покупками. Я встал и принялся за работу, весь еще под впечатлением того, что Джудитта решила, наконец, полюбить меня. Денек выдался хороший, в окно светило солнце, в клетке заливалась канарейка, и я был такой радостный, что, работая, и сам пел, как канарейка, только потихоньку.
Тут вдруг зазвонил телефон, я подошел, снимаю трубку, а знакомый голос мне и говорит:
— Звоню тебе, Периколи, в последний раз.
Я ему весело: