Риск - мое призвание (сборник)
Шрифт:
— Доброе утро, — произнес я.
— Доброе утро, — ответила Пэтти.
— Забудем это? — предложил я.
— Что «это»? — удивилась Пэтти, и мы улыбнулись друг другу.
У меня в желудке что-то заурчало.
— Я вас слушаю, — тут же отреагировала Пэтти.
— Есть хочется, — объяснил я.
— Мне тоже. Я бы сейчас слона проглотила.
— Ага, живьем.
— Извини, но сначала мне надо откликнуться на зов природы.
И она зашагала по перрону. С его дальнего конца на пути спускалась деревянная лестница. Пэтти сошла по ступенькам на рельсы и в том месте, где они уходили в сторону между двумя высокими каменными стенами, скрылась из виду. К ее возвращению я уже успел выкурить свою обычную сигарету перед завтраком с той лишь разницей, что завтрака пока не предвиделось. Пэтти была чем-то взволнована.
— Ни за что не угадаешь, что я нашла, — проговорила она. — Там есть такой маленький тоннель, ну вроде аварийного выхода с путей. И он не закрыт.
— И куда он ведет?
— Я прошла по нему совсем немного. По крайней мере, футов на пятьдесят в глубину он свободен, а дальше было темно.
— Что ж, неплохо. Если мы пойдем от вокзала, то они, скорее всего, будут ждать, чтобы сцапать нас на Потсдамер-Платц.
— Ночью ты этого не говорил.
— Ночью я не знал, что ты раскопаешь здесь какие-то аварийные выходы. Ладно, пойдем.
И мы пошли по платформе. Рука Пэтти коснулась моей, я ее взял, и мы весело, почти как на прогулке, зашагали. Когда мы дошли до конца перрона, Пэтти сказала:
— Apres vous. [22]
— Если ты всегда на голодный желудок такая игривая, — отозвался я, — то кормить тебя — большой грех.
Пэтти спустилась вслед за мной. Мы брели по видавшим виды шпалам и скрученным рельсам. По обеим сторонам прямо к свинцово-серому небу уходили ввысь две каменные стены. Рельсы резко сворачивали налево. На расстоянии в четверть мили от поворота стены кончались, и, пустое и неприглядное в своей заброшенности, под низкими тучами раскинулось пространство, которое раньше было сортировочной горкой. Но мы до нее не дошли.
22
Только после вас (фр.).
— Взгляни-ка, — позвала Пэтти.
Слева от нас в стенке рельсового пути располагалась неглубокая ниша, в которой были установлены электрическая розетка и ржавый проволочный колпак для лампочки. Ниша была слишком узкой, чтобы в нее можно было протиснуться вдвоем.
— Может, попробуем пройти через сортировку? — предположила Пэтти.
— Место уж очень открытое. Слишком много шансов на то, что нас заметят, а укрыться там негде. Ну, вперед?
Пэтти кивнула и крепко ухватилась сзади за мой брючный ремень. Мы вошли в нишу, а потом в располагавшийся за ней тоннель. В свете, лившемся со стороны путей, можно было кое-что разглядеть. Обломков на полу почти не было. Стены и потолок были выложены гладко отесанным камнем и расписаны примитивными рисунками углем, вроде тех, что украшают стены общественных уборных. Несомненным шедевром было изображение совокуплявшейся парочки в форме свастики. Вероятно, этот тоннель служил бомбоубежищем во время войны, когда «европейская цитадель» уже уменьшалась в своих рушившихся стенах, в конце концов сократившись до размеров «берлинской цитадели». Мы, наверное, были здесь первыми с тех пор, как закончилась война. Поэтому казалось, что война была давным-давно, а я почувствовал себя совсем древним, потому что в ней участвовал.
— Становится темно, — прошептала Пэтти.
Действительно, свет позади нас ослабевал, и я ощутил, что пальцы Пэтти на моем ремне сжались сильнее. Когда свет пропал совсем, стало невозможно определить, шел ли высеченный в скале тоннель прямо, спускался вниз или поднимался вверх. Я попытался это сделать по нагрузке на мышцы ног и усилию, прилагавшемуся мной для того, чтобы не сбиться на бег, однако сомневался, смогу ли определить прямой или обратный уклон, если он не превышал двух-трех градусов. Мы с равным успехом могли сейчас углубляться в недра под Берлином или подниматься прямиком в кабинет шефа восточногерманской полиции. Прошло значительно больше времени, чем вам хотелось бы пробыть под землей без малейшего представления о том, где же вы все-таки находитесь, прежде чем я заметил впереди слабый отсвет. Мгновением позже его увидела и Пэтти.
— Ой, Чет, смотри! — воскликнула она.
— Успокойся, — прошептал я. — Мы можем сейчас быть и в Восточном Берлине, и в Западном, и вообще, где угодно.
Свет усиливался. Мы двинулись быстрее, и перешли на бег. У психоаналитиков это называется градиентом цели. И, наконец, мы увидели дневной свет.
Это было похоже на котлован. Команда плотных женщин в рабочих халатах и косынках рыли землю с таким видом, будто и родились, и сосали материнскую грудь с лопатами в руках. Рядом, разинув зубастый ковш, стоял экскаватор, но его кабина была пуста. Где-то неподалеку, поднимая кирпичную пыль, ухала и лязгала невидимая мощная машина. В стене котлована имелось узкое отверстие, в котором сейчас и находились мы с Пэтти.
Женщина в халате, с закатанными рукавами, и коричневым, словно вырезанным из крепкого орехового дерева, лицом посмотрела на нас в упор и смахнула с бровей пот голой по локоть рукой. Я выбрался на дневной свет. Он был серым, но мне показался ослепительно ярким. Взяв Пэтти за руку, я двинулся прямо на пялившуюся на нас женщину. Сборище женщин с лопатами могло означать только Восточный Берлин, но эта толпа вовсе не означала чертову уйму интеллекта. Я улыбнулся женщине. Пэтти тоже изобразила вымученную улыбку. Та смотрела на нас с неприкрытой враждебностью и явно что-то обдумывала.
Одна за другой женщины прекращали копать и оборачивались в нашу сторону. Мы приблизились и прошли сквозь них. Женщины образовали позади нас сомкнутую шеренгу, держа лопаты, словно оружие. Мы поднялись по настилу к тротуару. Ограждения не было. Редкие прохожие с любопытством оглядывались то на нас, то на женщин. Одна из них что-то крикнула, и они полезли вверх по деревянному настилу.
— Быстрее, — бросил я Пэтти одним уголком рта. — Но не беги.
И добавил:
— Пока не побегу я.
Я оглянулся. Две из них уже выбрались на тротуар. Вид у них был рассерженный. Они продолжали держать в руках лопаты, тупо уставившись на них и словно не понимая, что все-таки они этими лопатами делали, и зачем он нужен, этот котлован. Мы с Пэтти уже достигли угла и сейчас были на пересечении с широкой улицей, лежавшей большей частью в руинах. В нескольких кварталах от нас виднелось длинное, серое, богато украшенное здание. Это была Унтер-ден-Линден.
Мы свернули за угол и пошли быстрее. Так, не замедляя шага, мы дошли до Фридрих-штрассе. Утро было холодным и пасмурным, но на лице Пэтти выступили капельки пота. Заполнявшие Фридрихштрассе утренние прохожие глазели на нас, а, может, нам это только казалось.
Наконец мы дошли до станции проложенной по эстакаде городской железной дороги. Над нашими головами прогрохотал поезд. Двое мужчин взбежали по лестнице с такой скоростью, будто от этого зависела их жизнь. Медленно и почти уже спокойно мы стали подниматься вслед за ними. С лестничной площадки я посмотрел вниз. На улице было несколько полных флегматичных женщин, но без лопат.
— У тебя есть местные деньги? — спросила Пэтти.
— Нет, — ответил я.
— Эта дорога соединяет две части Берлина.