Рискуя и любя
Шрифт:
— Вы ни разу не упоминали о ней, — сказала она. — Я думала, что, кроме сестры, у вас никого нет.
— Возможно, я и параноик, но я делаю все, чтобы ее защитить. Как вы справедливо заметили, я пренеприятный тип; у меня полно врагов.
— Это Элеонора считает вас пренеприятным типом, — поправила его Ниема.
— И она совершенно права. Я недостоин такой женщины, как вы.
Она окинула его лукавым взглядом.
— Успокойтесь, Ронсар. Женщины наверняка бросаются вам на шею, стоит вам лишь намекнуть, что вы их недостойны.
— А я говорил вам, что у вас есть одна пренеприятная особенность? Вы видите меня насквозь. — Оба рассмеялись.
Они были в холле не одни. Мимо них проходили гости, и каждый из них останавливался и приветствовал хозяина дома. Один джентльмен показался Ниеме знакомым, да и он, в свою очередь, ее узнал. Ниема тут же вспомнила, что это тот самый любитель скачек и породистых лошадей, с которым ее познакомили на балу у премьер-министра. Она улыбнулась ему и спросила, как выступила его лошадь на еженедельных скачках.
— Теперь он ваш раб до гроба, — заметил Ронсар, когда они продолжили путь по коридору. — Он всех до смерти утомил своими рассказами о лошадях и скачках.
— Я люблю лошадей, — спокойно ответила Ниема. — А сделать человеку приятное почти так же легко, как подстроить ему гадость.
Переход из одного крыла виллы в другое занял у них довольно много времени, тем более что их поминутно останавливали гости. Наконец они прошли в его частные апартаменты, отгороженные от коридора тяжелыми деревянными дверьми.
— Моя комната здесь, — сказал он, указывая на двойные двери слева.
Ронсар показал Ниеме семейную столовую, уютный рабочий кабинет, небольшой кинозал, комнату для игр, полную всевозможных игрушек, и библиотеку, чьи полки буквально ломились от книг. Тут были и беллетристика, и фантастика, и огромный выбор детских книг.
— Это одна из самых любимых комнат Лауры, — пояснил Ронсар. — Она любит читать. Конечно, сказки и комиксы доктора Сюсса ей уже не интересны, и я забочусь о том, чтобы в библиотеке имелись книги, соответствующие ее возрасту.
— А сколько ей лет?
— Двенадцать. Прелестный возраст. Она сейчас находится между детством и юностью: то играет в куклы, то экспериментирует с губной помадой. Правда, я запретил ей пользоваться помадой еще целый год, — добавил он, усмехнувшись.
Ронсар повернулся к Ниеме, улыбка еще играла у него на губах, но глаза стали серьезными и смотрели куда-то мимо нее.
— Лаура очень хрупкая и слабенькая для своих лет, — произнес он. — Я бы хотел подготовить вас… У нее… проблемы со здоровьем. Каждый миг, что она со мной, я воспринимаю как дар Господний.
Странно было слышать подобные слова от Ронсара. Он открыл дверь в маленькую комнатку, такую светлую и веселенькую, что Ниема невольно ахнула.
— Папа! — раздался детский звонкий голосок. Послышалось жужжание, и она выехала к ним навстречу в инвалидном кресле — маленькая куколка с сияющей улыбкой на бледном личике. Сзади к креслу был прикреплен баллон с кислородом, от которого к ее носу отходила прозрачная трубочка, укрепленная на голове специальной повязкой.
— Лаура. — Голос его наполнился щемящей нежностью. Он наклонился, поцеловал девочку и произнес по-английски:
— Это моя добрая знакомая мадам Джемисон. Ниема, это моя радость, моя дочка Лаура.
Ниема наклонилась и протянула руку.
— Рада с тобой познакомиться, — промолвила она по-английски.
— Я тоже очень рада, мадам. — Девочка пожала руку Ниемы; ее пальцы казались до боли хрупкими. Ронсар сказал, что его дочери двенадцать лет, а ростом она с шестилетнего ребенка и весит не более пятидесяти фунтов и такая худенькая, что бледная кожа отливает голубизной. Темно-голубые глаза Ронсара, умный взгляд и ангельская улыбка на алебастровом личике. Светло-каштановые волосы тщательно причесаны и перевязаны пышным бантом.
Губы подкрашены помадой.
Ронсар заметил это одновременно с Ниемой.
— Лаура! — воскликнул он, грозно подбоченившись и смерив ее притворно-суровым взглядом. — Я же запретил тебе пользоваться губной помадой!
Лаура обратила на него снисходительный взгляд, говоривший о том, что ему это понять не дано.
— Мне хотелось хорошо выглядеть, папа. Ради мадам Джемисон.
— Ты и так красавица; тебе вовсе не нужна помада. Рано еще пользоваться косметикой.
— Да, но ты же мой папа, — возразила она. — Поэтому для тебя я всегда самая красивая.
— По-моему, этот оттенок ей очень идет, — вмешалась Ниема (женщины должны быть солидарны друг с другом). И она не лукавила: Лаура обнаружила не по годам развитый вкус и выбрала нежный розовый оттенок, слегка растушевав его по губам. Будь помада чуть ярче, это выглядело бы вульгарно на неестественно бледном личике. А то, что она мала ростом, ничего не значит: в этом маленьком тельце живет сильная душа.
Ронсар изумленно вскинул брови.
— Как, вы защищаете эту… эту хулиганку?
Лаура захихикала, когда он назвал ее хулиганкой. Ниема встретила укоризненный взгляд Ронсара и с самым невинным видом пожала плечами:
— Ну конечно. А чего же вы хотели?
— Согласитесь с ним, — посоветовала Лаура. — Он хочет, чтобы его женщины всегда и во всем с ним соглашались.
На этот раз Ронсар не пытался скрыть изумление. Услышав такое из уст своей невинной дочурки, он оторопело уставился на нее, лишившись дара речи.
— Но я не его женщина, — возразила Ниема. — Я просто его друг.
— Он никогда не приводил других женщин ко мне в гости. А раз он привел вас, я подумала, что он, наверное, хочет, чтобы вы стали моей мамой.