Ритуал
Шрифт:
Во дворе собрались несколько моих однокурсников со своими драконами. Я посмотрела на них мельком и отвернулась, стараясь прогнать из памяти изящные строгие силуэты сильно выросших за эту весну крылатых. Вот-вот должна была начаться очередная тренировка, я вовремя уходила. Только не хватало видеть, как все они радостно взлетают. Нет, это не тоска по небу, это черная и вполне понятная зависть. Большинство магов, пошедших на летный факультет, привлек риск, быстрота полета, бесконечность небес, свобода на крыльях дракона. Меня же привлекло другое. Плевать я хотела чем заниматься – хоть летать, хоть повозки возить. Хоть посланником на побегушках работать. Главное другое. Еще с детства я мечтала о драконе. Обладать сильным, опасным, во всем подчиняющимся мне существом, которое будет разделять мои желания и мысли, защищать меня. Ну и заодно зарабатывать много денег. Когда у меня обнаружился дар к магии, я никогда не сомневалась, на какой факультет пойду… А теперь спускала почти всю стипендию, только чтобы продлить агонию больной ящерицы. Из дома почти ничего не присылали.
Вирс трепал по чешуйчатой морде своего Черныша. Феорис, Мира, Лери стояли кружком, смеялись чему-то. Их драконы, синий, изумрудный, серебряный, полусидели-полулежали рядом, наблюдая за хозяевами из-под полуприкрытых век. Шхэновы тупые ящерицы. Вирс что-то сказал и показал пальцем в небо. Я тоже задрала голову, но лучше бы этого не делала. Похожий в лучах солнца на пылающего феникса, кружил золотой дракон Огастеса, плавно парил, раскрыв широкие сверкающие крылья. Воплощение мечты о полете, сказке о человеке и летучем, объединивших свои силы. Я с усилием отвела взгляд. А там, за дверью, в полумраке, смрадно сгнивая изнутри, теряя чешую, подыхал мой дракон. В этот момент их всех я ненавидела еще больше. Так что даже живот заболел. За мою ненависть всегда расплачивалось мое тело. Не очень-то справедливо. Наверно, стоит перекусить, а потом продолжить размышлять над тем, чем я займусь, если Ротар за оставшиеся полтора года учебы не подохнет окончательно или не выздоровеет. Возможностей было мало.
Драконы – шхэново живучие существа, быстро вырастают, долго живут и так же быстро стареют, словно сгорают изнутри, как сухая бумага в огне пламени. И если дракон не хочет умирать, его агония может быть бесконечной. А Ротар не хотел. Иногда его разум напоминал мне разум ребенка, но, бывало, он с легкостью понимал те вещи, которые мне были недоступны. Проклятое запечатление. Оно навечно протягивало между нами тонкую нить, если не понимания, то чего-то очень похожего. Шхэнов ритуал, я не соглашалась на него! Я хотела сама выбрать себе дракона.
Я направилась в столовую, угрюмо пройдя через парк Иллигадиса, названный так в честь одного из основателей Академии, впрочем, все именовали его не иначе как Гадский парк, нарываясь на выговоры наставников. Погода, как назло, стояла теплая, даже слишком, для ранней весны. Небо без единого облака, яркая синева почти слепила глаза. Идеальная погода для полетов. Я пнула попавшийся под ногу камень, ушибла палец и с досадой сквозь зубы выругалась. Потом подумала и выругалась еще раз, хотя настроение так и не улучшилось. Камень откатился далеко, оставив продолговатый след в пыли, как маленький шрам на сухой дороге.
Поздно об этом жалеть, но если бы только в тот раз мне попался кто-нибудь другой… Если бы я только могла вернуть время назад, вернуться в тот день. Вся моя жизнь пошла бы по-другому. Ритуал запечатления происходил при появлении дракона из яйца, какая-то древняя кровная магия, и следующего дракона я могла завести, только когда умрет первый. Сама раса драконов никогда не сотрудничала с людьми, но доказанно являлась ограниченно разумной. То есть мыслить могла, но понимание их мышления было недоступно человеку. По договору семьсот пятого года, когда для победы в войне с взбесившимися, сведенными с ума потерей своего эртанэ эльфами многим расам пришлось объединиться, драконы раз в год отдавали часть кладки людям, чтобы они уже выращивали детенышей, как своих. Чешуйчатые ничего не теряли, в их семьях все равно под конец оставалось один-два драконенка, остальных поедали родители. Выращенных же людьми они за представителей своей расы не считали, впрочем, и человеческие летуны не стремились к бросившим их родственникам.
В тот злополучный день мы с однокурсниками, как и все драконологи каждый год до нас, направлялись на гору Выбора, на вершине которой крылатые оставляли лишние яйца из кладки. Наставник Магуэрц шел впереди и что-то рассказывал, уже не помню что, я жутко волновалась. Слишком боялась, что ни один дракон не откликнется на мой зов. Но все равно будущее казалось мне светлым и великолепным, конечно, я же драконолог, гордость и надежда нации, опора будущей науки, защитница королевства.
«Лучше бы не отозвался», – мрачно подумала я. Мы должны были долго ходить между разбросанными на уступе горы яиц и ждать, когда, почувствовав родственную душу, маленький драконенок предпочтет кого-то из нас и выберется из скорлупы. Тогда до вершины горы я даже не дошла. Я просто споткнулась и почувствовала, как что-то хрупкое треснуло под ногой. А потом увидела маленькое, коричневато-бурое тельце, выбирающееся из яйца, которое из-за окраски я приняла за камень. Позже наставник скажет, что этот драконенок вообще не должен был вылупиться. Я оказала ему громадное одолжение, чуть не раздавив сапогом, но пробив скорлупу. Когда яйцо скатывается с уступа горы или его бросают просто
«Возьми на руки. Погладь, лхани».
Ротар всегда знал, чего хотел. Впрочем, многого он никогда и не требовал. Послушный, спокойный, шхэново меня обожающий, чуть ли не заглядывающий в рот дракон. Он был бы идеален, если бы не один маленький недостаток. Выжить-то он выжил, но это навсегда подорвало его здоровье. Не знаю, на чем он держался в этом мире, наверно, не на драконьем, скорее бычьем упрямстве. Большинство драконьих лекарей предсказывали, что он не протянет и недели. Потом – что не протянет и пары месяцев. Потом – что сдохнет через полгода. Но Ротар жил и даже потихоньку рос. Я надеялась, что со временем его здоровье укрепится, и он придет в себя, но этой весной стало только хуже. У драконов начиналось половое взросление, проявлялась их врожденная магия, которая позволяет им летать, управлять ветром и проделывать такие милые ярмарочные трюки, вроде поджигания чего-нибудь огнем. У некоторых был дар земли, кто-то управлял водой. Нет, не так, как человеческие маги, это было что-то более примитивное, стихийное, впрочем, действенное. Драконы в магии были не особенно сильны, волшебная сила больше поддерживала их жизнь, насыщала кровь, но на мелкие фокусы их хватало. Вот только у Ротара дара не было. Или он проявился, но стал забирать ту часть энергии, которая была нужна ему для того, чтобы существовать. Такое не лечится. И он умирал, как последняя сволочь, упорно, медленно и долго.
Как я позже узнала, лхани на языке драконов – существо, ближе которого нет. И ближе меня для него никого не было, других он просто с поразительным человеконенавистничеством к себе не подпускал. Мои однокурсники выбрали настоящих драконов, невероятно красивых, всех оттенков – от небесной бирюзы до угольно-черного, не сравнимых с моей бурой, болезненной, бесцветной ящерицей. И один из них мог быть моим. Великие боги, как же я ненавидела эту ящерицу, попавшуюся мне под ноги в тот момент! Но ничего не могла поделать. Запечатление завершилось, хоть я и отчаянно сопротивлялась. В тот момент Ротар так хотел обрести «родственника», что его силы воли хватило на двоих. Впрочем, ее бы хватило и на целый летучий отряд. Лучше бы здоровья побольше. После первой встречи, когда мелкая ящерица напрыгивала на меня с земли, хотя я старательно пыталась его скинуть, я так и назвала его. Ротар. «Попрыгун» в переводе с древнего языка.
Старый драконолог, отозвав на днях меня в сторону, просил прекратить его агонию, не приходить, не запихивать насильно в его пасть пищу, не сидеть рядом, дать ему отойти спокойно в его призрачное царство драконов. Ничем не поможешь, он умирает, сказал он, хотя я и так знала это уже давно. Трудно этого не видеть. Его непрерывная агония продолжается с рождения, но дракон цеплялся когтями, клыками за жизнь, и утро за утром снова открывал свои желтые, тусклые, измученные глаза. Иногда его отпускало, и Ротар несколько дней жадно пожирал любую пищу, до которой мог добраться, восполняя дни голода. Я уже перестала испытывать надежду, потому что потом все начиналось снова.
Я пыталась не приходить, но тогда Ротар начинал настойчиво, страшно выть или, что хуже, упорно полз из помещений, где содержались драконы, наружу, стремясь найти меня. Он дико боялся, что я не приду больше.
В столовой было как обычно: шумно, непонятно, кто с какого факультета, жуткая очередь на ползала, где толкаются адепты с подносами. Невыносимые ароматы недожаренных бифштексов и кисловатого клюквенного компота. Впрочем, привыкнув к тому, как готовят дома и что сооружает на самодельной плите моя соседка по комнате, я могла пережить что угодно. В столовую я обычно приходила в гордом одиночестве. Денег на нормальные продукты, которые можно разогреть с помощью бытовой магии, у меня не было, а остальные мои приятели предпочитали питаться в «домашних условиях», готовя все в своих комнатах или изредка выбираясь в кафешки. Я всегда со смутной ненавистью провожала взглядом пригоршни серебрушек, которые они с легкостью выкладывали за еду. Мое тело, привыкшее к постоянному недоеданию и паршивой пище столовой, отказывалось это понимать. Как можно выкинуть столько денег на то, что абсолютно бесполезно, ведь через несколько часов захочется есть снова. Слава богам, хоть питание в Академии было бесплатным. Жлобливым, но бесплатным. Я взяла не очень чистый, с каплями воды поднос и встала в очередь. Адептки передо мной жизнерадостно обсуждали какую-то вечеринку, скорую ярмарку и то, что купят на ней. Безжалостно перемывали кости всем сокурсникам, преподам и особенно своим парням. Не ведающая настоящей шхэни в жизни беззаботность. Я им завидовала настолько, что хотелось огреть по башке подносом, а потом добавить пинок под ребра, чтобы жалостливо подготовить к реальной жизни. Мой дракон тихо подыхал. Хотелось об этом не думать, но мысль постоянно настойчиво выскакивала, обжигающе обосновывалась в мозгу, а потом медленно уходила прочь, оставляя после себя горелые следы обожженной плоти. Я не хотела об этом думать, но, как только расслаблялась, все начиналось снова.