Ритуал
Шрифт:
Арм-Анн взревел.
Так ревели тысячелетия назад его предки; услышав этот жуткий крик, сошел бы с ума любой смельчак, рожденный людьми. Далеко за песчанными гребнями поднялась над желтой поверхностью безобразная голова на длинной шее. Поднялась — и скрылась опять.
Арм-Анн шагнул вперед. Одно усилие — и слепое жерло оказалось на уровне его глаз. Из недр скалы остро пахло драконом — Арман узнал свой собственный запах, схожий с запахом гари.
О Прадракон, Стоящий в Начале, Ты, перед которым я виноват, Ты, на кого я возлагаю самую
Он закрыл глаза и длинно выдохнул пламя в погасшее жерло — будто хотел вдохнуть жизнь в губы умирающего.
Земля вздрогнула; ветер изменил вдруг направление, и тучи песка, растерянные и неприкаянные тучи давно успокоившегося песка взлетели в небо.
Арман дохнул еще. Гортань его полна была пламени, и он готов был отдать все, без остатка.
Содрогнулся искривленный конус. Жерло по-прежнему оставалось темным, но там, в глубине, что-то рвалось и трескалось, Арману почудился судорожный вздох.
И тут на него навалилось.
Не теряя сознания, но будто оцепенев, он видел пустыню насквозь — она полна была жизни, как и море, и, как в море, на дне ее таились жуткие и беспощадные существа… А потом он видел море, из которого когда-то поднялась эта пустыня, и горы, которые ушли под воду и стали морским дном… Кольцо, кольцо замыкалось — высыхали морские раковины, обжигаемые солнцем, как глина в гончарной печи… Чужие твари заселяли чужие горы, а потом случалась перемена, горы проваливались, давая место морю, где жили совсем другие твари, жили, чтобы умереть и дать место следующим…
Он видел Спящего, замурованного в скалах под фундаментом замка и ужасного Юкку в подводных чертогах…
Он видел звездное небо не таким, каким оно было всегда — на его памяти и на памяти предков. Венец Прадракона на этом небе был ярче и многокрасочнее, а туманностей Огненное Дыхание было две… Закручивались, пожирая друг друга, черные спирали пустоты, а рядом рождались новые звезды, увенчанные извивающимися лучами, белые с желтым…
Арм-Анн вдувал и вдувал пламя в холодные уста мертвого вулкана. Он задавал мысленные вопросы — но видения, сменявшие друг друга, вряд ли можно было назвать ответами. Многое из увиденного было непонятно ему, но безусловно источало мудрость, уверенность, спокойствие.
И Арм-Анн успокоился — впервые за много дней. Погасший вулкан не был мертвым, и угасающий род не был обреченным. Двести первый потомок вернулся домой, к колыбели предков, и не было силы, которая помешала бы ему остаться тут навсегда.
Он не заметил, когда принял обличье человека; растянувшись в горячем песке, он слушал небо и слушал пустыню, и не горевал более об отце, потому что твердо надеялся когда-нибудь встретиться с ним.
И он заснул, умиротворенный, на песке под звездами, слушая пустыню.
Невероятное событие привело в ужас и королевский дворец, и последнюю лачугу: морское чудовище, уже долгое время не тревожившее берега, готово было объявиться снова.
Все гадалки предсказывали лиха и беды; компасы ушедших в море кораблей вертелись, как детские волчки.
Рыбацкие суда возвращались без улова, охваченные паникой. Кто-то что-то видел, кто-то слышал звуки, доносящиеся прямо из моря, кто-то попросту пропал без вести.
Были приведены в боевую готовность части береговой охраны, но с каждым днем доблестные ряды их редели и истончались. Зато по стране бродили полчища дезертиров, распостраняющие такие слухи, что даже самые добропорядочные и зажиточные хозяева готовы были бросить все и бежать куда глаза глядят.
Остин то и дело выступал с речью, одной и той же: король и советники, мол, не допустят, чтобы какое-то чудовище терроризировало мирных граждан… Раз или два приходили сообщения, что какой-то рыбак изловил чудовище сетью и скоро привезет на всеобщее обозрение, но верить таким слухам не спешили. Напротив — стоило кому-нибудь завопить благим матом, что «подводный ужас» вчера сожрал две деревни с жителями, скотом и домашней утварью — ему внимали, выкатив глаза и стуча зубами… Настали нехорошие, смутные времена.
— Ты ведь победил уже дракона — почему бы тебе не победить и морское чудовище? — громко спросила королева у своего мужа.
Дело было за завтраком, длинный стол разделял супругов, и, разговаривая, приходилось почти кричать.
Остин вздрогнул. Слуга чуть на пролил на скатерть белый винный соус, а присутствующие здесь же камердинер, паж и поваренок повернули головы так дружно, будто их дернули за ниточки.
— Ты же храбрец! — бесстрастно заметила королева.
Лицо короля пошло красными пятнами, но он ничего не ответил и склонился над тарелкой.
После завтрака Юта удалилась в свои покои, и туда же ворвался Остин. Одним свирепым взглядом окинул жену, сидящую за столом, чернильницу с торчащим пером, ворох исписанной и исчерканной бумаги. Щелкнул пальцами, отсылая молчаливую фрейлину. Протянул сквозь зубы:
— Если еще хоть раз ты посмеешь без разрешения открыть рот…
Да, король был по-настоящему взбешен. Уроки этикета слезали с него, как кожа со стареющей змеи.
— Если ты еще раз посмеешь вякнуть…
Юта встала — по-прежнему бесстрастная, даже чуть насмешливая:
— Что же? Ты снова отдашь меня дракону?
Остин всхрапнул:
— Значит, правда… То, что про тебя говорят…
Юта вскинула голову:
— Что же?
За портьерой тихо возились два подслушивающих пажа.
— Сосватанная драконом — вот что! Замуж тебя выдал змей, мерзкий дракон, склизкая тварь…
Юта шагнула вперед, презрительно сжав губы, безжалостная, как фехтовальщик перед дуэлью:
— Он стократ благороднее тебя!
— Да?! Твой дракон, помнится, смердит, как обгадившаяся коза!