Рижский редут
Шрифт:
Тут-то меня и обнаружили!
Матросы, не найдя сразу командира лодки, привели молоденького мичмана, который первым делом заподозрил во мне французского шпиона. Но сам он решать мою судьбу не мог. Было еще слишком рано для обращения к начальству, и он оставил меня в кормовой пристройке под охраной двух матросов, а сам пошел совещаться с товарищами. Я слышал его бодрый голос – он перекликался с соседними лодками, заодно узнавая новости: кто еще успел прийти за ночь.
– Что, и Вихрев уже здесь? – радостно закричал он в ответ на слова, которые я плохо расслышал. – А где пришвартовался? Что? Там?
Артамон здесь, в Риге! Это была лучшая новость за все последние дни, и я возблагодарил Господа. Следовало как можно скорее его отыскать, но что я сказал бы сердитому мичману? Я был уже до такой степени запуган, что боялся назвать вслух свою фамилию.
Господь сжалился надо мной – я понял вдруг, как мне следует поступить. Ведь у меня есть магнит, Артамонов подарок, который я всюду таскал за собой, усугубляя этим нелепость своего положения: нарочно же не придумаешь такое – убийца с магнитом! Я стал громко призывать мичмана, и он с большим неудовольствием подошел.
– Христа ради, мичман, отнесите господину Вихреву эту вещицу! – взмолился я, протягивая магнит. – Он должен ее признать! Он будет вам безмерно благодарен!
Молодой человек посмотрел на меня весьма недоверчиво, но взял магнит и послал с ним юнгу, а сам ушел, обменявшись сперва взглядом с матросами.
– Сиди, барин, и не пробуй сбежать, – предупредил меня статный детина, косая сажень в плечах. – Поглядим еще, каков ты русский офицер.
– Дело военное, – добавил его товарищ. – А неприятель хитер, может и лазутчика подослать.
– Какой я лазутчик, вы что, не слышите – русским языком же с вами говорю! – воскликнул я.
– Мало ли, что языком. В душу-то к тебе не заглянешь! – отрубил детина, и далее мы сидели на скамье молча.
Я уж забеспокоился не на шутку – мало ли, что в шхерном флоте служит Вихрев, не обязательно это должен быть мой бешеный дядюшка Артамон. То-то удивится лейтенант, получив непонятно зачем магнит в медной оковке…
Но ожидание мое завершилось полным триумфом – я издалека услышал зычный голос любезного дядюшки, окрепший и в пассатах Средиземного моря, и в ледяных ветрах финских шхер.
– Где этот господин?! Подать мне его сюда! – кричал Артамон, путешествуя с лодки на лодку. – Подать сюда старого интригана!
Я увидел его статную фигуру, что вдруг воздвиглась на борту соседней с нами канонерской лодки наподобие памятника на постаменте, с раскинутыми для объятия руками, я узнал его широкую радостную улыбку и наконец вздохнул с облегчением – в мире был только один человек, который сейчас поверил бы мне безоговорочно, и он огромным прыжком, удивительным для его мощного телосложения, перескочил ко мне.
Мы обнялись.
– Молчи, ради Бога, – шепнул я ему. – Не называй меня ни по имени, ни по фамилии…
– Спасибо, товарищ, – сказал Артамон мичману. – Ты славно сделал, что не доложил об этом повесе начальству. Не иначе, он обрюхатил чужую женку, хорошенькую немочку, и прячется тут от разъяренного мужа. Я его знаю, он на такие штуки горазд!
Матросы невольно рассмеялись – и судьба моя была решена, меня отдали в полное распоряжение моему отчаянному дядюшке, который вряд ли выдумал чужую женку, а, статочно, сам побывал в подобной переделке.
– Мы придумаем, как отвести гнев начальника, которому нажаловался рогатый супруг, – продолжал Артамон. – А пока я заберу его к себе. Надобно выждать время, чтобы страсти остыли.
– А меня обнять не угодно ли? – спросил, перескакивая с борта на скамью другой мой родственник, Алексей Сурков.
– И ты здесь! – воскликнул я. – Братцы мои, ведите меня куда-нибудь, поесть дайте! Только не зовите по имени…
– Какой я тебе братец?! – взревел Артамон. – Тамбовский волк тебе братец, а я твой почтенный дядюшка! И я уже почти готов лишить тебя наследства!
Одна из двух канонерских лодок, которыми командовал Артамон, пришвартовалась далее прочих, почти в протоке меж берегом и Андреасхольмом. Туда меня и повели, причем Артамон и Сурков ругались немилосердно – я и раньше был слабым прыгуном, а спокойная жизнь в канцелярии и вовсе сделала из меня труса – я доподлинно боялся прыгать с борта на борт. Теперь, вспоминая об этом, я заливаюсь натуральным румянцем – надо ж довести себя до такого плачевного состояния…
– Угомонись, Артошка, давай сядем там, где нас никто не услышит, и я все тебе расскажу, – сказал я. – Сурок, это и к тебе относится.
– Морозка, ты и вообразить не можешь, как я тебе рад! – отвечал мой племянник Алексей. – Сегодня днем я покажу тебе одну штуку. Я перенял замысел у господ англичан, а плотники в Кронштадте за небольшие деньги сколотили мне это диво. Песок на берегу вполне для нее подходит…
– Сурок, ты со своей штукой стал пугалом всей флотилии, – вмешался Артамон. – С тобой уже разговаривать боятся – о чем тебя ни спроси, ты непременно расскажешь про свой селерифер.
– А ты, Артошка, со своими амурными подвигами осточертел не только офицерам, но и матросам, и мне верно сказывали, что ты пытался поделиться ими с коком Петровичем, да тот половником отмахался! – тут же парировал Алексей.
Я смотрел на них обоих с восторгом.
Они немного изменились – Артамон раньше не был столь мощен и плечист, да и брюшко наметилось, а у Суркова, сдается, потемнели волосы, раньше совершенно белесые, и усмешка стала уже не столь мальчишески простодушной. Но это были они – мой Артошка, мой Сурок, и я знал, что они на все пойдут, чтобы выручить меня из беды.
Мы устроились на корме, под навесом, откуда Артамон тут же прогнал своих подчиненных, и я, грызя сухари в ожидании завтрака, довольно бессвязно рассказал им свою историю, сперва сообщив, что обвиняюсь в трех убийствах, затем оплакав Катринхен и Анхен и, наконец, изложив точку зрения моих треклятых соседей и частного пристава Вейде. С некоторым трудом они разобрались и выстроили события в прямой последовательности.