Роб Рой
Шрифт:
— Вы видите, дорогой кузен, я рождена для роли вашего ангела-хранителя. Рэшли был принужден вернуть награбленное; и если бы мы прошлой ночью прибыли, как полагали, в названную деревню Эберфойл, я нашла бы какого-нибудь шотландского сильфа, который принес бы вам на крыльях этот залог коммерческого процветания. Но на моем пути вставали великаны и драконы, а в наши дни странствующие рыцари и девицы при всей своей отваге не должны, как встарь, подвергать себя излишним опасностям. Вы же, милый кузен, кажется, только к этому и стремитесь.
— Диана, — сказал ее спутник, — позволь мне еще раз напомнить, что час не ранний, а нам далеко до дома.
— Сейчас, сэр, сейчас. Вспомните, — добавила она со вздохом, — как недавно приучилась я к подчинению. Я еще не передала кузену пакет… и не распрощалась с ним… навек…
Когда она еще ниже склонилась в седле на своей шотландской лошадке, ее лицо — быть может, не совсем нечаянно — коснулось моего. Она сжала мне руку, и слеза, дрожавшая на ее реснице, скатилась вместо ее щеки на мою. То было незабываемое мгновение — невыразимо горестное и вместе с тем исполненное радости, глубоко успокоительной и действующей так, точно сейчас должны открыться все шлюзы сердца. Но все же то было лишь мгновение. Совладав тотчас же с чувством, которому невольно поддалась, Диана Вернон сказала спутнику, что готова следовать за ним, и, пустив коней резвой рысью, они вскоре были уже далеко от меня.
Видит небо, не равнодушие налило руки мои и язык такою тяжестью, что я не мог ни ответить мисс Вернон на ее несмелую ласку, ни отозваться на ее прощальный привет. Слово хоть и подступило к языку, но, казалось, застряло в горле, как роковое «виновен», когда подсудимый, произнося его на суде, знает, что за этим словом должен последовать смертный приговор. Неожиданность и горе совсем ошеломили меня. Я стоял в оцепенении с пакетом в руке и глядел вслед всадникам, словно стараясь сосчитать искры, летевшие из-под копыт. Я продолжал глядеть, когда и тех не стало видно, прислушивался к цоканью подков, когда последний звук давно уже замер в ушах.
Наконец слезы хлынули из моих глаз, остекленевших от напряжения в старании видеть невидимое. Я машинально отирал эти слезы, едва сознавая, что они текут; но они лились все обильней. Я чувствовал, как что-то сдавило мне горло и грудь — histerica passio note 93 несчастного Лира; и, сев у дороги, я расплакался самыми горькими слезами, первыми со времени моего детства.
ГЛАВА XXXIV
Дэнгл. Ей-богу, мне кажется, толкователя труднее понять, чем автора.
Note93
Истерический взрыв чувства (лат.).
Только я дал волю своим чувствам, как тотчас же устыдился этой слабости. Я напомнил себе самому, что с некоторых пор, когда образ Дианы Вернон вторгался в мои мысли, я старался видеть в ней друга, о счастье которого буду всегда заботиться, но с которым не могу в дальнейшем часто общаться. Однако почти неприкрытая нежность ее прощания и романтизм нашей нечаянной встречи в таком месте, где меньше всего я мог ее ожидать, меня ошеломили. Но я быстро пришел в себя и, не давая себе времени обстоятельно разобраться в собственных побуждениях, направился дальше по той же дороге, на которой мне явилось неожиданное видение.
Я не преступаю, подумалось мне, ее запрета, так трогательно выраженного, — я просто продолжаю свое путешествие по единственной открытой дороге. Если мне и удалось получить обратно бумаги отца, на мне еще лежит долг позаботиться о своем друге-шотландце, попавшем из-за меня в беду. Да и, помимо всего прочего, где еще я могу найти пристанище на ночь, если не на постоялом дворе в Эберфойле? Им тоже придется там заночевать, потому что путешественникам на утомленных конях немыслимо было бы следовать дальше. Что ж, если так, мы встретимся снова — в последний раз, быть может; но я ее увижу, я услышу ее голос… узнаю, кто счастливец, который властвует над нею как супруг. Узнаю, не могу ли чем-либо помочь ей в трудностях или еще как-либо выразить ей свою благодарность за ее великодушие… за бескорыстную дружбу.
Так рассуждал я, прикрывая всеми благовидными предлогами, какие приходили мне на ум, свое страстное желание еще раз повидаться, побеседовать с Дианой, когда вдруг кто-то дружески положил мне руку на плечо, и гортанный голос горца, нагнавшего меня в пути, хотя я шел быстрым шагом, произнес:
— Славная ночка, мистер Осбалдистон. Перед этим мы виделись с вами в сумеречный час.
Я не мог не узнать по речи Мак-Грегора. Он скрылся от преследования врагов и теперь спешил в родные горы, к своим соратникам. Ему удалось даже раздобыть оружие — может быть, в доме какого-нибудь тайного своего приверженца: он держал на плече мушкет, а за поясом были у него неизменный палаш и кинжал горца. Вряд ли в обычном состоянии духа мне приятно было бы встретиться наедине в поздний час с таким человеком; хоть я и привык думать о Роб Рое как о друге, но, должен сознаться, при звуке его голоса у меня всегда холодела кровь. Говор горцев звучит глухо благодаря преобладанию в их языке гортанных согласных, и они обычно сильно подчеркивают ударения. В эту национальную особенность речи Роб Рой вкладывал какую-то жесткую бесстрастность интонации, свойственную человеку, который ни перед чем не содрогнется, ничему не удивится, ничем не взволнуется, хотя бы перед ним происходили события самые страшные, самые неожиданные, самые горестные. Привычка к опасности, при неограниченной вере в собственную проницательность и силу, закалила его против страха; а неверная, полная ошибок и опасностей жизнь отверженца если и не убила в нем окончательно сострадания к людям, то все же его притупила. И не надо забывать, что я совсем недавно наблюдал, как его люди учинили жестокую расправу над невооруженным и молившем о пощаде человеком.
Но таково было мое душевное состояние, что я рад был даже и обществу предводителя разбойников, потому что оно могло отвлечь меня от слишком напряженных и мучительных мыслей и давало тень надежды, что я получу от него путеводную нить в том лабиринте, куда меня завлекла судьба. Поэтому я сердечно ответил на его приветствие и поздравил с успешным побегом при таких обстоятельствах, когда побег казался невозможным.
— Да, — сказал он, — от горла до ивовой лозы note 94 так же далеко, как от губ до чарки. Но опасность была для меня не так велика, как могло показаться вам, чужеземцу в этой стране. Среди тех, кому поручено было схватить меня, держать под охраной и поймать, когда я бежал, добрых пятьдесят процентов, как сказал бы мой кузен Никол Джарви, вовсе не желали, чтоб я был схвачен, задержан или пойман, а из остальных пятидесяти процентов половина боялась меня трогать; так что на деле против меня выступало не пятьдесят или шестьдесят человек, а в четыре раза меньше.
Note94
Прутья ивы, такие же, из каких вяжут веники, часто употребляются в Ирландии и Шотландии на петли для виселицы разумная экономия пеньки. (Прим. автора.)
— Мне кажется, и этого довольно, — заметил я.
— Да как вам сказать… — отвечал он. — Одно я знаю: если бы все мои враги из их отряда вышли в поле перед Эберфойлом сразиться со мной на палашах, я бы их уложил всех поочередно.
Затем он стал расспрашивать меня о моих злоключениях в его стране и от души посмеялся над моим рассказом о драке в гостинице и о подвигах бэйли с раскаленным резаком.
— Честь и слава городу Глазго! — воскликнул он. — Будь я проклят, как Кромвель, если пожелаю увидеть что-нибудь забавней того, как мой кузен Никол Джарви подпаливает плед Ивераха, точно баранью голову на вертеле. Недаром в жилах кузена Джарви, — добавил он более сердечным тоном, — течет струя благородной крови, хоть он, к несчастью, и воспитан для мирного ремесла, которое неизбежно притупляет мужество всякого порядочного человека… Вы уважите причину, почему я не мог принять вас в клахане Эберфойле, как предполагал: там на меня расставили силки за те два-три дня, пока я ездил в Глазго по делам короля. Но я разрушил все их коварные замыслы — больше им не удастся науськивать клан на клан, как они это делали. Я надеюсь, что скоро наступит день, когда все горцы встанут плечом к плечу… Однако что же случилось с вами дальше?