Роберт Оппенгеймер и атомная бомба
Шрифт:
Оппенгеймер. Да, для этой.
Паш. Для этой цели!
Оппенгеймер. Так вот… Я сейчас объясню вам суть дела. Вы знаете, как затруднены отношения между обоими лагерями союзников, ведь есть много людей, которые не очень-то любят Россию; Так вот, существуют также некоторые наши военные тайны, такие, как радар, которые мы особо строго охраняем и не раскрываем русским. А для них это вопрос жизни или смерти, и они очень хотели бы иметь представление о том, что здесь делается; другими словами, эти данные должны были бы дополнить отрывочные сведения в наших официальных сообщениях. Так мне представили дело.
Паш.
После еще нескольких мнимо наивных замечаний в таком же роде полковник, естественно, возвращается к тому, что он хочет узнать, – к фамилии пресловутого посредника.
Паш. Отлично, теперь я хотел бы вернуться к изложению по порядку… Эти люди, о которых Вы упоминали, двое… Они вступали в контакт по указанию Элтентона?
Оппенгеймер. Нет.
Паш. Через других?
Оппенгеймер. Да.
Паш. Ну, а могли бы мы узнать, через кого контакт был установлен?
Оппенгеймер. Я думаю, это могло бы оказаться ошибкой, т.е. я думаю… я сказал Вам, откуда исходила инициатива. Все остальное было почти чистой случайностью, и это могло бы вовлечь людей, которых вовлекать не следовало бы.
Оппенгеймер, что называется, сунул руку в машину. А контрразведка уже ее не выпустила. В Вашингтоне, куда Оппенгеймера вызывали несколько раз, он отказывался назвать имя Хаакона Шевалье, но не проявил должной стойкости перед нажимом и сообщил имена людей из своего окружения, которых он подозревал в том, что они коммунисты.
Логика «охоты за ведьмами» не знает пощады. С того момента, как Оппенгеймер по собственному побуждению сделал донесение сотрудникам службы безопасности, он включился в их систему и уже ничем не мог мотивировать свой отказ выдать людей, которые, по их мнению, должны были бы считаться подозрительными. А по поводу таинственного посредника, который, согласно рассказу Оппенгеймера, соприкасался со «многими» лицами, работавшими в Манхэттенском проекте, Оппенгеймер отказывался говорить, ссылаясь на то, что этот человек сам по себе не имел дурных намерений и, следовательно, его незачем впутывать в дело. Но петля стягивалась все туже. В личном деле Оппенгеймера, которое постоянно находилось в кабинете полковника Паша, фигурировала следующая докладная записка, посланная в сентябре 1943 года одним из сотрудников контрразведки:
«Можно полагать, что Оппенгеймер глубоко заинтересован в приобретении мировой известности как ученый и в том, чтобы занять свое место в истории в результате осуществления проекта. Представляется также вероятным, что военное ведомство может позволить ему осуществить это, но оно может и ликвидировать его имя, репутацию и карьеру, если найдет нужным. Такая перспектива, если ему дать достаточно ясно осознать ее, заставит его по-другому взглянуть на свое отношение к военному ведомству»:
Можно по-разному расценивать психологическую верность подобного суждения. Так или иначе, оно показывает, с каким грубым цинизмом политико-военная машина обрабатывала одного из крупнейших ученых США, попавшего в ее лапы. Получив, наконец, приказание назвать имя посредника, Оппенгеймер сдался и предал Шевалье. Тот лишился своего места в университете и вынужден был эмигрировать, Причину своего несчастья он узнал значительно позднее, когда Оппенгеймер по ходу другого допроса рассказал всю правду и признался, что «раздул» дело Элтентона.
Лапа полиции сразу же разжалась и отпустила физика. В Лос-Аламосе продолжалась ожесточенная работа. Сначала думали, что для изготовления бомбы понадобится только год. Но вскоре обнаружили, что в этот срок уложиться нельзя. Однако война продолжалась. В ноябре 1944 года американцы захватили в Страсбурге документы, касающиеся работы немцев над расщеплением урана. На основании этих материалов удалось установить, что вопреки всеобщим опасениям, оправдывавшим и стимулировавшим усилия эмигрантов-физиков, работавших в США, немцы были еще очень далеки от создания атомной бомбы. У них не было ни завода для выделения урана-235, ни реактора для производства плутония. Страх, что гитлеровцы завладеют ядерным оружием, сразу же рассеялся, а когда союзные войска вторглись в Германию, никто уже не сомневался в том, что конец войны близок. Тогда среди ученых-атомников распространилось мнение, что надобность в бомбе отпала и что человечество можно уберечь от апокалипсических ужасов, которые они ему готовили.
Однако сторонников немедленного прекращения работ по созданию атомного оружия оказалось немного. Трудно было отказаться от этого людям, которые столько месяцев подряд отдавали все свои силы на осуществление проекта, да еще в момент, когда цель уже близка. Не могли они не учесть и главного довода военных, а именно, что Япония еще не разбита и что обладание атомной бомбой позволит США спасти жизнь огромному количеству американцев, так как ускорит исход борьбы на тихоокеанском фронте. Они чистосердечно верили, что достаточно лишь продемонстрировать перед миром мощь нового оружия – и оно больше не понадобится, а соглашение между великими державами-победительницами навсегда устранит угрозу войны и позволит применять расщепление урана только для мирных целей.
Ученые не знали, что Япония уже проиграла войну, во всяком случае потенциально. А, главное, они не знали, что борьба против фашизма не была основной задачей политики Вашингтона, что бомба, даже если ее и сбросят над Японией, явится орудием устрашения, которое должно укрепить гегемонию Америки после победы, и фактически направлено против Советского Союза. Ученики чародея – ученые-атомники – растрачивали свои силы, стараясь сначала ослабить разрушительное действие злого духа, с их помощью вызванного, а затем тщетно надеясь, что смогут загнать его обратно в бутылку. Но военные-то знали, чего хотят, так же как и «обер-чародей» Оппенгеймер, который не боялся своего демона; напротив, он жаждал увидеть его поднявшимся во всей своей мощи и ужасающем величии.
В августе 1944 года Нильс Бор представил президенту Рузвельту докладную записку, в которой предостерегал от «страшной перспективы соперничества между государствами за обладание столь грозным оружием». Он утверждал, что страна, которая в данный момент является единственной обладательницей этого оружия, должна немедленно выступить за заключение международного соглашения, чтобы избежать гонки ядерного вооружения среди будущих победителей. Бор полагал, что «личные связи между учеными различных стран могли бы послужить средством для установления предварительных, неофициальных контактов».
В декабре 1944 года Александр Сакс, личный советник президента, который пять лет назад помог Сцилларду и Эйнштейну сообщить Рузвельту о возможности создания атомной бомбы, обратил внимание Рузвельта на представленный ему проект, в котором предлагалось после первого же успешного испытания атомного оружия сделать следующее:
а) продемонстрировать бомбу перед учеными из союзных и нейтральных стран, пользующимися международным признанием, а также перед представителями всех широко распространенных религий (включая мусульман и буддистов);