Робин Уильямс. Грустный комик, который заставил мир смеяться
Шрифт:
Сан-Франциско, казавшийся таким странным и скучным городом в подростковом возрасте, стал разноликим, либеральным мегаполисом с развитой системой театров, клубов и ночной жизнью. Выступления проходили не только на специальных театральных площадках, но и на первых этажах магазинов, в ресторанах, в подвалах – вообще везде, где только можно было натянуть занавес и установить освещение. Сводный брат Робина Тодд открыл в округе Марин бар под названием Toad Manner, завсегдатаи которого прозвали собственника «жабой» в честь жабы, написавшей название бара на крыше. А он, в свою очередь, называл их всех «личинками из Марины». Клиентура была разноплановая: от докторов и юристов до пожарных и полицейских, от байкеров и трансвеститов
Робин выступал в составе импровизационной комедийной группы, созданной Комитетом – организацией, где преподавал Дейл Морс, преподаватель театрального искусства из Клермонта. В те вечера по понедельникам, когда в районе North Beach не проводились регулярные занятия и выступления, Дел Клоуз – виртуозный мастер импровизации, сбежавший из Second City, – давал желающим более глубокие знания об искусстве. «Мы работали над импровизацией как – как же это объяснить? – как над очень серьезным исследованием», – рассказывал Джо Спано, обучавшийся здесь актер. Клоуз в конечном итоге ушел из Комитета, а отколовшаяся группа продолжала свое существование как Комитетская мастерская, затем как Экспериментальное крыло Комитета, а в итоге просто Крыло.
Именно в это время здесь появился Робин, но он не задержался надолго. «Сразу было очевидно, что используемый нами формат слишком ограниченный для воображения Робина, – говорил Спано. – Он не мог работать в нашем формате, который был для него очень медленным. Никто из нас не соображал так быстро. Мы не занимались такими комедиями. Мы старались работать как команда, но я не хочу сказать, что он не командный игрок. Его скорость, ум и сообразительность были совершенно иными. Не думаю, что он так добровольно действовал, такая у него натура. Его талант – быть Робином».
В итоге Робин не смог работать в Крыле.
В марте 1976 года Робин профессионально дебютировал в театре в Сан-Франциско в пьесе «Любовник» Гарольда Пинтера о ролевых играх мужа и жены, поставленной в Gumption – экспериментальном театре в районе Хейт-Эшбери. Когда директор театра Синтия «Кики» Уоллис в первый раз встретила Робина, то решила, что он нуждается в деньгах, поэтому дала ему 100 долларов, чтобы он мог обновить свой гардероб. Как актера, его больше интересовало, чтобы роль была ему интересна, а не просто повторять одно и то же для зрителей каждый вечер. «Робину было трудно быть серьезным, чтобы что-то запомнить, ему приходилось повторять это по несколько раз, – говорила Уоллис. – Каждое его выступление было красивым, разным, каждый раз свежим». Иногда выступления бывали не очень удачными: «Он привык вызывать смех, но однажды вечером это не получилось, – рассказывала Синтия. – После чего Робин спародировал голос Тарзана, люди рассмеялись, а я сказала ему: ”Ты рассмешил народ, но нарушил правила шоу“».
В своих поисках направления и наставника Робин стал заниматься у Френка Киддера, основателя творческой мастерской для будущих стенд-ап-комиков в Норт-Бич. Киддер был еще одним бывшим военным из ВВС, проводивший свое обучение в подвале Intersection – кафе и площадке для выступлений, организованной коалицией трех церквей. Intersection придерживалось свободных взглядов на программу обучения и предлагало кабаре, водевиль, старинные фильмы и монологи, а иногда и все вместе одновременно. На площадке постепенно появилась своя фанатская группировка, которая приходила посмотреть выступления «Фрики Ральфа» Эно, местного завсегдатая, специализирующегося на внутренних психологических монологах и на попурри из панковских и серф-рокерских произведений. Дон Новелло, недавно переехавший из Чикаго, устав рекламировать свой бизнес по копирайтингу, решил попробовать себя в стендапе,
«Вход стоил доллар, доход от этого мы делили, – рассказывал Новелло, позже известный как комедийный священник отец Гвидо Сардучи. – Обычно выходило два доллара. Бридж стоил в то время семьдесят пять центов. Поэтому заработать можно было центов пятьдесят. Это, конечно, не деньги, но мы все были хиппи и все казалось легко. Я много говорил о Уотергейте и Никсоне, все были на моей стороне. Я вторил хору».
Робин участвовал в характерных пьесах, причудливых и рассчитанных на молодежь. Например, юмористическая пародия на Лоуренса Уэлка состояла из известных перлов солиста группы с немецким акцентом: «Спасиба. Спасиба. А теперь дафайте повеселимся. Ребята сейчас вам сыграют ошень милую мелодию Chumping Chack Flash. Давайте играйте, белые парни. Народ, я хочу, чтобы вы все знали, что каждый из этих парней – настояший профи своего дела».
Еще была сценка о сидящем на ЛСД квотербеке, который вместо того, чтобы призывать своих товарищей по команде к игре, говорил им на калифорнийском диалекте: «Мы пойдем, когда восполним энергию».
Робину еще было рано думать о проработке голоса или оттачивании стиля, он просто пробовал на себе роль стендап-комика и понимал, что ему это нравится. «Сначала была напряженная тишина, веселье начиналось, когда я в этой тишине выходил на сцену. Выступление было твоим».
Со своими друзьями из Сан-Франциско Робин основали новый стиль в комедийных выступлениях под названием «стиль быстрой болтовни»: в отличие от спланированных выступлений со стендапом, содержащим в себе логические последовательности, в этом стиле можно было говорить все, что приходило на ум, не нужны были подводки или логические связи – как только появлялась новая мысль, старую можно было отбросить и переключиться на новую. Вдохновение он получал от местных опытных комиков, например от Джереми Крамера, который, с его слов, «просто выходил, и у него получались великолепные персонажи. Народ любил его, а он любил людей».
Благодаря обучению сценической речи у Робина сформировался такой громкий голос, что ему не нужен был микрофон, чем он активно пользовался. «Если народ начинал перебивать, то нужно просто протиснуться сквозь толпу к нужному столику, – рассказывал он. – Или же отойти от них в противоположную сторону зала и отыметь этих громкоголосых пьяных в баре». Иногда он блуждал между зрителями и делал свои коронные движения, отличавшие его от его коллег. «Когда ты с микрофоном, то периодически народ теряет нить повествования, я же был без микрофона, меня слушали сразу же».
Комедия была для Робина определенной разрядкой, выпускным клапаном, помогающим ему преодолеть деморализующее разложение. Здесь достаточно платили, Робину хватало на существование, если он поднапрягался, то за ночь мог заработать 25 долларов. «Я был независимым, – объяснял он. – Мог сказать: нет, мне не нужен чек, спасибо». Он так и не мог разгадать, как пристрастился к этому странному виду искусства. Лоренцо Матаваран, другой комедиант, учившийся с Киддер и ставший другом Робина, вспоминает: «Робин сметал всех на своем ходу, но был очень кротким. В одно мгновение он был монстром, а в другое подсаживался к нам и тихим голосом спрашивал: ”Я справился?“»
Робин занялся комедией в благоприятное время. Стендап креп, он рос безумными темпами и совершенно не заботился, чтобы быть вежливым. Пластинки с записями непристойной исповеди Джорджа Карлина «Class Clown», воспитанной и ностальгической записью «A Child of the Fifties» Роберта Клейна, и пронзительным и беспощадным прорывом Ричарда Прайора, в те годы были в числе бестселлеров. Каждый из этих артистов имел своих поклонников через чувства, которые были очень личными, и безразличие к традиционным представлениям о приличиях.