Робокоп II
Шрифт:
Кузак продолжал разыгрывать свес партию с Джонсоном.
– Мелкое? — повторил он удивлённо и гневно. — Проторчать двадцать минут в пробке — это не мелочь, особенно если ты мэр большого города.
Из груди старика вырвался вздох отчаяниях Вузах не обратил на него внимания. Поулос опустился на стул и повернулся к Джонсону.
– Перейдём к делу, хорошо? — начал он. — Когда вы намерены платить полицейским, чтобы те вернулись на работу?
Адвокат змеёю вполз на стул напротив Паулоса.
– Мы не
Челюсть мэра с лёгким стуком упала вниз.
– Вы должны слегка подождать…
Адвокат пожал плечами.
– Сроки есть сроки. Извините.
– Каким чудом мы в подобной ситуации сможем достать такие деньги? — вопросил Кузак.
Старик повернулся вместе с креслом и впервые посмотрел на собравшихся. На его устах играла слабая усмешка.
– Нет такого чуха, — сказал он, и губы его расплылись в широкой улыбке.
Кузак бросил взгляд на Джонсона.
– О чём он, чёрт побери, говорит?
– А я вовсе и не ожидал, что вы заплатите, — объявил Старик.
Хольцганг отворил лежащую перед ним папку с бумагами и вытащил из неё пачку документов.
– Обращаю ваше внимание на условия контракта, ваше превосходительство. В случае несоблюдения вами обязательств, «Оу-Си-Пи» получает исключительное право на получение всех активов города.
Кадык Кузака неистово заплясал. Поулос побледнел. Он выхватил документы из рук Хольцганга, сглотнул слюну и повернулся к мэру.
– Ты это подписал? Идиот! — заверещал он.
Кузек попытался сохранить своё лицо.
– Не называй меня идиотом, я мэр.
Хольцганг ловко изъял документы из дрожащих рук Поулоса. Улыбнулся мэру.
Кузак затрясся от злости.
– Вы говорите, что мы задолжали вам с одной выплатой, и вы можете отнять у нас активы?
Хольцганг кивнул головой, старик был в полном восторге от себя.
– Может мы так и поступим. Приватизируем город.
– Вы сознательно саботировали нашу платёжеспособность, — произнёс в ярости кузек.
– Это было нетрудно, — ответил Хольцганг.
В глазах Кузака появился проблеск понимания.
– И забастовка полиции — это ваша работа, сучьи вы дети! Хотите, чтобы Детройт развалился, чтобы вы просто смогли прибрать его к рукам.
Джонсон захихикал, полуобернувшись к старику.
– А я — то думал, он никогда этого не сообразит.
Кузак слишком разозлился, чтобы чувствовать страх.
– Вы знаете, сколько людей погибает на улицах? Вы… да вы просто банда убийц!
Хольцганг откашлялся.
– В бы посоветовал вам воздержаться от подобных выражений. Они могут довести вас до суда.
– Наклал я на всё это! — завопил Кузак во всё горло. Обернулся к старику. — Эй, вы, старый хрыч! — и не успел никто моргнуть и глазом, как Кузек вскочил и
– Успокойся, — предостерёг он. — Пошли отсюда.
Кузак перестал сопротивляться.
– Я в порядке, я в порядке.
Он послал троице из «Оу-си-Пи» улыбку победителя избирательной кампании.
– Господа… ещё окно… — и вдруг снова рванулся к старику. — Сесть мне на вас, мы ещё дадим вам по заднице!
Поулос рывком вытащил мэра из помещения. Старик радостно захохотал на своём троне.
– Получше старайтесь, ваше превосходительство, получше старайтесь.
Джонсон подошёл к старику.
– Если мне будет позволено выразить своё мнение, сэр, то я бы сказал, что вы делаете здесь историю. Это очень смелый шаг.
Старик снова обратился к виду за окном.
– Это эволюция, Джонсон. Не более. Именно это и есть будущее. Дутые, чванливые избранники опустили эту страну на колени. И ответственный частный бизнес должен снова встать на ноги. Это моя мечта, Джонсон.
– Поздравляю вас, сэр, — произнёс Джонсон, удаляясь из комнаты и уводя с собой Хольцганга. — Это был мастерской пример планирования, работа настоящего провидца.
Старик кивнул головой.
– Это само собой разумеется, Джонсон.
Больше старик не обращал внимания на покидающих комнату мужчин. Он смотрел на горок. Когда-то это был великий город. И снова станет великим. Он всегда считал Детройт своим городом. Теперь тот и в самом деле станет принадлежать ему.
Его город… И только его.
ГЛАВА 3
Среди гудков охранной сигнализации, отражающихся эхом на пустых улицах, толкая перед собой тележку для покупок, тащилась старая бабка. На тележке, у которой остались лишь три исправных колеса, было погружено всё её достояние: три дюжины мятых консервных банок, которые она, быть может, продаст утром на ближайшем рынке — если, конечно, выживет ночью.
Правой рукой женщина прижимала истрёпанную сумочку. Это единственное, что осталось у неё от былых времён, от былой жизни. От времён, когда её считали человеком. От времён, когда она любила и была любима. Теперь она погружалась в бездну отчаяния. Она делала всё, что было в её силах, чтобы удержаться на поверхности. Когда-то её звали Мэгги. Сейчас в её мире имена перестали существовать.