Робот внутри нас
Шрифт:
Рогалики у меня пригорели, к тому же я забыла постирать свитер Енды, так что дел у меня было по горло.
Часов в десять пришли двое в военной форме (в чинах я не разбираюсь). Обоих я называла "товарищ", будто передо мной был один человек.
– Мы обнаружили вашу фамилию в записной книжке пана Чапека, - сказали они, при этом лица у них были какие-то смущенные.
– Что он сделал?
– Умер...
Нет, лица у них были не смущенные, а скорее грустные, этакая немного напускная грусть. Возможно, они думали, что я родственница Чапека. Я им все рассказала и добавила, что таких знакомых, как Чапек, у меня за последнее время развелось немало.
– Очень жаль, что он умер. А родные у него есть?
– Никого, - ответили они.
– А за границей у него порядочное состояние. По-видимому, он приезжал сюда исключительно для того, чтобы видеть доцента Разума. Долгое воздушное путешествие повредило здоровью этого пожилого человека: он умер от разрыва сердца.
– От инфаркта, - поправил второй сотрудник.
С минуту они спорили, одно и то же ли это.
– Умер сегодня утром, у себя в номере. Жаль, что вы ничего о нем не знаете. Нам приходится допрашивать людей, имена которых записаны в его блокноте. Тут еще значится какая-то мадемуазель Глори. Вам известно, где она живет?
– Нигде. Это персонаж из пьесы. Если в его блокноте нет других фамилий, вы больше ничего не сможете выяснить о Чапеке.
Мне пришлось поехать с ними. Я сразу же узнала его. Он почти не изменился, только лицо пожелтело и черты его заострились. Старые люди иногда выглядят так за несколько месяцев до смерти. Только когда ему приподняли веки, я поняла, что передо мною мертвец.
– Все-таки он умер на родине, бедняга, - сказала я, думая, как бы поскорее вернуться домой. Мне не хотелось опаздывать к Енде - живые важнее мертвых. Я уже привыкла к загадке смерти и твердо решила не думать о ней - к чему занимать свои мысли тем, что от тебя не зависит. У меня есть обязанности перед живыми.
Пришлось подписать какие-то бумаги. Оказалось, что покойный Чапек целые дни проводил один у себя в номере. Общался только с персоналом гостиницы и - судя по всему - еще с нами, Разумами. И как это я тогда не пригласила его войти! Мне и в голову не пришло, что он так одинок, что он летел сюда за тысячи километров лишь для того, чтобы поговорить со мной, стоя в дверях. Все это было тягостно. И почему вызвали именно меня, почему опять я должна заниматься этим Чапеком? "А мужа моего вы не спрашивали?". Оказывается, спрашивали, но он сказал, что не помнит никакого Чапека, и тогда решили больше не затруднять его, ведь они читают газеты и знают, какими важными делами занят сейчас доцент Разум.
Я в последний раз взглянула на покойного, на лице которого застыло выражение упрямства, и снова заторопилась домой. Гостиница была плохонькая: когда меня провожали вниз, ступеньки под ногами скрипели, - видно, лестница была деревянной, покрывавший ее ковер во многих местах заштопан. А у этого чудака за границей стотысячное состояние! Ничего не понимаю! Мне хотелось поскорей забыть обо всем. Ведь ясно, что, не будь я женой Разума, никто не стал бы докучать мне этой историей. Правда, судьба Чапека достойна сожаления, но ведь таких людей немало на свете; главное, почему меня задерживают и втягивают в дело, относящееся, собственно, к моему мужу? Оно меня не интересует, да и помочь я ничем не могу. С Разумом меня связывает только ребенок, и этого вполне достаточно. Сына я очень люблю.
Дома я снова принялась укладывать чемоданчик. По утрам в субботу мною обычно овладевают тревога и страх: не опоздать бы к Енде, не упустить бы минутки. Я всегда убеждаю себя, что сын ждет меня, радуется моему приходу, будет смеяться и нетерпеливо махать мне рукой.
Но у дверей меня ждал Пресл, беспокойно расхаживая по площадке.
– Вы звонили?
– Не помню.
Странный ответ! Пресл вообще выглядел странно. Невыспавшийся, с темными кругами под глазами, руки дрожат. Из всех сотрудников мужа он нравился мне больше других. Он был "молодой специалист", как их теперь называют. Я относилась к нему, как к собственному сыну, и часто думала: хорошо, если бы наш Енда работал в институте и был таким же способным и инициативным, как Пресл.
Пресл всегда говорил торопливо, даже когда спокойно сидел в кресле; казалось, его мозг работал на полную мощность и он сам старался не отставать от стремительного течения своих мыслей. Он нетерпеливым жестом снимал и надевал очки и часто забывал всякие мелочи там, где сидел. "Что с вами будет, когда вы станете доцентом?
– посмеивалась я.
– Наверное, забудете, где работаете..."
Видимо, Пресл запамятовал это уже сегодня, потому что сейчас он должен был сидеть в аудитории на докладе моего мужа, где присутствовали участники научной группы, называвшие себя "командой" Разума. Не знаю, почему они пользовались спортивной терминологией. Мне всегда представлялось, что по утрам они вбегают в лабораторию в ярких майках и бутсах, как на футбольное соревнование, а профессор в черном костюме и белых чулках, похожий на рефери, наблюдает за ними.
– Почему вы не в Либлицах?
– Потому что мне надо поговорить с вами, пани Елена, решительно сказал он.
– Видите ли, меня гнетут прямо-таки страшные мысли...
Слово "страшные" он произнес с такой убежденностью, что я ему поверила. Пресл, правда, любил такие словечки: "грандиозно", "страшно" - это было так типично для него.
– Я должен рассказать обо всем, - продолжал он, - мне нужен союзник. Разрешите войти к вам.
Мне пришлось уступить в том, в чем неделю назад я отказала бедняге Чапеку, хотя на этот раз у меня оставалось еще меньше времени и я рисковала опоздать на первый автобус.
– А может быть, вы хотите стать союзницей этого...
– Он запнулся.
– Кого?
– Убийцы!
– Какого убийцы?
– перепугалась я не на шутку.
Пресл прошел прямо в мою комнату, ин хорошо знал нашу квартиру, которую муж превратил в нечто вроде домашней лаборатории. Разум приходил домой не отдыхать, а продолжать работу и с этой целью приглашал к себе своих коллег в субботу вечером или в воскресенье. Все они работали и у нас дома. Я знала эту семерку - счастливое число. Похоже, что они и в самом деле принесли Разуму удачу.
– Я знаю, вы уже не любите мужа...
– Это мое дело. Никогда не думала, что вас интересуют сплетни.
– В последнее время они меня интересуют, пани Елена. Тем более, что эти сплетни тесно связаны со всем, о чем я сейчас буду говорить. Вы полюбили Разума, когда вам было девятнадцать лет. Вы готовились стать пианисткой и познакомились с ним на вашем первом концерте. Но ради него вы отказались от музыки, стали помогать ему в работе. Однажды вы сказали ему, что, очевидно, он женился на вас лишь потому, что длинные пальцы пианистки очень подходят и для пишущей машинки.