Родео на Wall Street: Как трейдеры-ковбои устроили крупнейший в истории крах хедж-фондов

Дрейфус Барбара

Эти портфельные менеджеры были долгосрочными инвесторами, державшими одни и те же портфели много недель, месяцев, лет. В каждом паевом фонде и в каждой корпорации по управлению финансами были свои методы определения, какие акции или облигации покупать, а какие продавать, и свои параметры, определявшие, сколько вложить в каждую из них. Пенсионные фонды и богатые клиенты тоже налагали на финансовых менеджеров определенные ограничения. Управлять следовало осторожно, консервативно, а не спекулятивно и рискованно.

В одних компаниях принимали инвестиционные решения и одобряли изменения в портфелях специальные комиссии. В других портфельный менеджер должен был консультироваться с коллегами, прежде чем покупать новые акции. В ходе обсуждения управляющий портфелем мог пересмотреть свои действия или его коллеги поддерживали его шаг и присоединялись к покупке. Часто у финансовых

менеджеров существовал лимит на количество акций в одном портфеле, распространявшийся на всю компанию. Одни компании контролировали, сколько транзакций совершает каждый менеджер за квартал, другие регулировали количество ценных бумаг: если портфельный менеджер покупал новую бумагу, компании приходилось одновременно что-то продавать. Некоторые компании ограничивали количество наличных средств на руках, поэтому, как только менеджеры что-то продавали, они тут же должны были что-то купить. Эти портфельные менеджеры покупали услуги инвестиционных банков и брокерских домов. Банки и брокерские компании занимались непосредственной торговлей ценными бумагами и получали комиссионные. Кроме того, они проводили исследования компаний и отраслей, чтобы портфельные менеджеры могли ориентироваться на что-то при принятии инвестиционных решений. Вот здесь-то и появлялась я. Моя работа заключалась в том, чтобы проникнуть сквозь завесу из первых лиц компаний и специалистов по связям с общественностью и определить, какие законодательные нормы и правила оказывали влияние на фармацевтические компании, медицинские учреждения и производителей медоборудования.

Федеральное правительство являлось доминирующим игроком в сфере здравоохранения, действуя посредством Medicare [1] , Medicaid [2] и Управления по делам ветеранов. На его долю приходилось от трети до половины доходов большинства больниц и врачей, лабораторий и специалистов по рентгеновскому оборудованию. Многие дома престарелых зависели от доходов Medicaid. Федеральные регулирующие органы определяли правила и нормы работы медицинских учреждений. Все новые лекарственные препараты и медицинское оборудование нуждались в одобрении Управления по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов (Food and Drug Administration; FDA). Удивительно, но, несмотря на значительное влияние Вашингтона на здравоохранение, в столице на тот момент отслеживали события в конгрессе и в административных учреждениях всего два или три аналитика с Уолл-стрит.

1

Федеральная программа медицинского страхования населения старше 65 лет в США. – Примеч. пер.

2

Государственная программа медицинской помощи нуждающимся; осуществляется на уровне штатов при поддержке федеральных властей. – Примеч. пер.

Интернета в том виде, в каком мы его знаем, тогда не существовало. C-SPAN и двадцатичетырехчасовые новостные каналы находились в зачаточном состоянии. Совещания FDA не транслировались широкой публике. Лишь немногие инвесторы приезжали в Вашингтон для присутствия на заседаниях FDA и встречах в конгрессе. Но решения, принимаемые FDA, и откровения во время слушаний на Капитолийском холме влияли на биржевые колебания цен. Поэтому мои репортажи с места событий были весьма востребованы.

Я присутствовала на заседаниях FDA по конкретным препаратам. Приходила пораньше, чтобы ознакомиться с раздаточным материалом, где излагалась суть проблемы. Много раз я прямо с совещания звонила в наш отдел продаж и сообщала последние новости, часто негативные для той или иной компании: комиссия FDA неожиданно отказалась утверждать широко разрекламированный препарат или специалисты усмотрели опасность в использовании нового прибора. В считанные минуты наши продавцы обзванивали сотни клиентов, и акции производителя этого лекарства или устройства падали.

Но посещение совещаний и конференций было лишь частью моей работы. Я анализировала также, каким образом заинтересованные группы рассчитывали влиять на законодательство или нормативы. Вашингтон – болтливый город; большинство рабочих мест так или иначе связаны с конгрессом или регулирующими органами. Каждый хочет обсудить, кто какую поправку пытается продавить, какие выдвигаются предложения и какова вероятность их успеха. Информация

поступает отовсюду. Как-то раз я обедала с клиентом в дорогом ресторане в центре города, и мы невольно подслушали разговор двух человек за соседним столиком, громко обсуждавших перспективы изменения налоговой политики для американских корпораций, производство которых расположено в Пуэрто-Рико. Этот вопрос был одним из важнейших для фармацевтических компаний, поскольку крупные предприятия большинства из них располагались именно там. Обедавшие оказались лоббистом и пуэрто-риканским правительственным чиновником. Вскоре мы присоединились к их дискуссии.

Портфельные менеджеры, с которыми я имела дело, не испытывали давления при принятии оперативных инвестиционных решений. У них было время для долгих обсуждений. Они хотели знать не только то, какие новые правительственные нормы запланировано принять, но и их долгосрочные последствия. Мы обсуждали изменения в медицинской практике. Будут ли закрываться больницы из-за растущего числа процедур, которые надлежит проводить амбулаторно? Означают ли новые методы медикаментозного лечения снижение количества хирургических операций?

Таких инвесторов интересовало и то, как компания представляла себя на заседаниях FDA, презентуя данные клинических исследований. Информация, которую я там черпала, помогала им формулировать свою инвестиционную концепцию на основании оценок руководства компании, культуры и квалификационного уровня исследовательского персонала и долгосрочных планов.

Например, сотрудники FDA в то время называли Merck «золотой компанией», хваля ее за добротность клинических испытаний и полноту данных. Всякий раз, когда я присутствовала на совещаниях FDA по продуктам Merck, сразу становилось ясно почему. Компания заполняла конференц-зал десятками топ-менеджеров, ученых и медицинских консультантов со всего мира. При помощи информационных брошюр сантиметров в семь толщиной они отвечали на любые вопросы. Презентации компании Merck выгодно отличались от запутанных и неорганизованных выступлений других компаний, грешивших к тому же предоставлением неполных данных.

Паевые фонды и многие доверительные управляющие не были просто долгосрочными инвесторами. В первую очередь, они зарабатывали деньги преимущественно на росте цен на акции. Они не занимались распродажей ценных бумаг – стратегией, при которой деньги зарабатывают на падении цены. Чтобы распродавать, инвестор заимствует акции для продажи, а позже снова покупает их и возвращает кредитору. Если ко времени покупки цена опустится, он выиграет.

Правила, принятые после Великой депрессии для защиты инвесторов от рискованной торговли, ограничивали паевые фонды в возможности применять стратегию распродаж. Правило «спекуляция-шорт» предполагало значительные налоговые штрафы, если паевой фонд получал более трети своего дохода от акций, которые держал менее трех месяцев, или от коротких позиций. Даже после того как в 1997 году закон изменили, две трети всех паевых инвестфондов (ПИФ) по-прежнему действовали по своим правилам, запрещающим шорты. А из тех, кому разрешалось применять шорты, этой тактики придерживались очень немногие. Именно поэтому паевые фонды хотели, чтобы акции росли, и расстраивались, когда получали негативные новости.

Руководители компаний тоже желали роста акций, особенно после изменений в налоговом законодательстве середины 1990-х годов, когда стала поощряться оплата руководителей не только деньгами, но и увесистыми опционами. Такие компании, как WorldCom, Rite Aid, Waste Management, Cendant, и множество других поддерживали свои акции миллионами разных финансовых схем. Самой искусной оказалась Enron. Она впервые применила новые методы учета, согласно которым ожидаемые в будущем доходы от электростанций и международных проектов записывались как прибыль. Когда эти проекты разваливались, Enron при помощи подставных компаний совершала махинации с доходами.

Некоторые аналитики в инвестбанках и брокерских домах по-своему пытались повлиять на рост акций, публикуя лестные репортажи о компаниях даже тогда, когда в частном порядке резко критиковали их. Как позже выявило расследование генерального прокурора Нью-Йорка Элиота Спитцера, они хотели снискать благосклонность компаний, чтобы способствовать заключению инвестиционно-банковских сделок. Они не желали работать с брокерами, чьи аналитики их публично ругали.

Для моей компании это, как правило, не было проблемой, потому что мы редко имели дело с крупным банковским бизнесом. На самом деле, у нас искали работу даже известные аналитики, когда сбегали от инвестбанкиров в своих прежних компаниях или хотели проводить исследования, не испытывая давления с их стороны.