Родина Богов
Шрифт:
– Отец! – снова встрял поддюжник. – Вели посадить богодея в железную клетку!
– Ну, полно пугать нас, Горислав! – урезонил его отец и снова обратился к младшему сыну. – Исполняя древний зарок, ты обязан был взять малую, но бесценную добычу для себя, чтоб принести в жертву богам.
– Я взял, – смутился Космомысл.
– Но в твоем сундуке пусто. А для жертвы как раз бы подошли символы власти.
– Моя добыча прекраснее и дороже любых символов власти!
Он сделал знак и ватажники вывели на палубу пленницу в дорогих цветных одеждах с покрытым лицом.
– Пусть откроют лицо, – попросил Сувор.
Ватажники
– Вот моя добыча! – Космомысл принял ее на руки. – Только я не принесу ее в жертву.
– Где ты нашел ее?
– Во дворце императора! – в руках восхищенного богатыря старуха казалась малым ребенком. – Воюя ромейские области, я прослышал, что у Вария много наложниц, но есть одна, красу которой не видывал свет. Когда я сорвал его шатер, он отдал мне жезл и корону: но не захотел отдавать наложницы, говоря, возьми богатства, какие хочешь, но оставь мне прекрасную деву! Тогда мои ватажники изрубили стражу и отняли ее. Варий хранил наложницу в золотой клетке, как птицу – я взял вместе с клеткой.
– Но ведь она черная, старая и уродливая, – промолвил отец. – Неужели ты этого не видишь?
– Ну, полно обманывать меня! Я же сам зрю – дева красы невиданной! – он говорил восхищенно. – И еще, отец, она бессмертна!
– О, боги, – тихо вымолвил Сувор. – Да ты же под черными чарами.
– Кто же может зачаровать исполина, отец? – засмеялся Космомысл. – Я нашел себе бессмертную невесту!
– Кто сказал тебе, что она бессмертная?
– Император!
– А вот сейчас мы испытаем! – вмешался Горислав, доставая засапожник. – Если не умрет, значит, не солгал Варий!
Исполин заслонил собой клетку.
– Нет, я не позволю!
– Чего же ты боишься? Правды? – пристал к нему поддюжник, видимо, из зависти. – Отец, позри! Твой младший сын верит словам императора, но не верит мне, своему брату. Коль не зарежу эту старую ворону, значит, слеп я и не вижу истинного!
Космомысл ничего не сказал старшему брату, ибо не мог ему перечить из-за своей молодости, однако Сувор одернул Горислава:
– Будет тебе! Довольно хулить чужие дары. Или тебя гложет зависть?
Тот умолк и обиженно отвернулся.
– Тебя легко зачаровать, Космомысл, – стал увещевать Князь и Закон. – Для тебя эта старуха красы невиданной, ибо ты не видел еще прекрасного, долго обучаясь наукам. И женщин прекрасных не видел. А потому тебе нравится любая, даже самая отвратительная.
– Все равно не отдам на заклание!
– Но что ты станешь делать с ней? Пока ты не женат, не можешь брать наложниц.
– Поэтому хочу взять пленницу в жены!
– И этого ты не можешь сделать. Даждьбог дает детей лишь в том случае, если муж и жена живут в любви. А у исполина должна быть и любовь исполинской. Ты можешь сказать, что испытываешь ее к наложнице Вария?
– Нет, отец... Но это моя добыча и я вправе распорядиться с ней, как хочу! Разве наш обычай запрещает брать в жены пленниц?
Князь и Закон русов приблизился к сыну, однако тот все равно смотрел на отца сверху вниз.
– Верно, обычай не запрещает, –
– Богодея и ворону он привез! – вставил разгневанно Горислав.
– Великим вырос ты, сын, да безмудр еще, – вздохнул Сувор. – Ромейский император наложницу отдал, чтоб от тебя пошло рабское племя. А ты, зачарованный, не узрел того.
– Я взял сам!
– Хитрости ты не учуял. Символы власти Варий жаловал добровольно, а старую рабыню не хотел отдавать, ибо нрав твой знал и замыслил, чтоб ты взял ее, как добычу, а гордясь этим, пошел супротив воли отца.
– Но это моя добыча!
– Ты принесешь ее в жертву! Всего сто лет спят боги, а мой сын уже добыл себе рабыню!
Оскорбленный, Сувор тяжело развернулся и шагнул в ворота крепости...
Он был угнетен возвращением сына и теперь нигде не мог найти покоя.
На причале, перед крепостью, царил дух скорбного торжества, мужчины, сойдясь друг перед другом, исполняли гимны Роду, женщины играли на струнных арфах и пели славу победителям Ромеи, даже некогда веселые и бесшабашные расы ныне танцевали боевые танцы не с гуслями и забавами – с засапожниками, а варяжские купцы угощали дружинников, потеряв надежду выторговать что-либо из добычи.
На горах, куда подняли корабль, волхвы готовились к похоронам и тризне: одни взламывали дубовые бочки и расставляли прозрачно-желтый яр-тар с павшими варягами на палубе точно так же, как бы они стояли при жизни, приближаясь к родным берегам, другие увивали хорс тяжелыми еловыми плетями и кропили благовониями, которые приносили арварам из дальних стран калики перехожие.
В честь каждого воина, уходящего в последний путь, горел костер, возле которого находилась вдова с детьми и другие родственники.
Сувор велел своим внукам выкатить на площадь несколько бочек старого вина и сам бродил среди гуляющих на причале, пил с ними мед или пел гимны, потом всходил на горы и там плакал с плакальщиками, но везде ему было тревожно и одиноко, и везде спрашивали о Космомысле, который затворился с пленницей на своем хорсе и никого не подпускал. Государь отвечал, что победитель, будучи юным еще, лег спать и до сей поры спит богатырским сном, таким образом увещевая арваров и скандов, однако самому становилось еще хуже.
Тогда он вспомнил о подарке сына и, вернувшись в замок, велел внукам привести кощея. Когда юные варяги ввели пленника, тот прежде взглянул с неким превосходством, однако увидев сурового варвара, пал на колени и попытался припасть к ногам, однако Князь и Закон отступил назад и сел на лавку возле пылающего очага.
– Встань, – сказал он. – В нашей стране этого не нужно.
Уже побритый пленник не сразу поднялся на ноги, причем взгляд его влажных и скорбных глаз сделался пытливым. Казалось, он не испытывал особого страха, впрочем, как и стыда, по-прежнему отказываясь даже от плаща. Набедренная повязка, к которой он привык, живя в жарких странах, настолько обветшала, что просвечивалась насквозь и уже ничего не прикрывала. В холодных полунощных странах было не принято ходить раздетым на людях, арвары могли публично снять одежды только в двух случаях – когда бессмертные бросались со скал в море, чтобы прервать вечную жизнь, или когда варяжские воины, будь то мужчины или женщины, обнажившись до пояса, шли в бой, где следовало победить либо умереть.