Родина дремлющих ангелов
Шрифт:
В детстве мы не знали, что такое апатия. Мы умели смеяться и плакать одновременно и ко всему проявляли интерес. Все, что нас окружало, могло быть источником взрыва эмоций, и мы не понимали, что можно жить и чувствовать иначе.
Первые уроки апатии мы получали от родителей: “Не смейся громко! Это неприлично!”, “Перестань плакать! Ты уже взрослый!” и так далее. Скрытие внешних проявлений своих чувств нам преподносили как умение владеть собой.
Чтобы соответствовать требованиям взрослых, мы прилежно упражнялись в хладнокровии. Избавляя себя от слез, мы потихоньку избавлялись от способности искренне и тонко переживать и, как следствие, мы автоматически теряли возможность улыбаться. Фальшивая улыбка и животный смех над анекдотами
Хронический страх перед возможностью выглядеть смешным заставляет человека подчиняться особым нормам внешних проявлений, исключающих искренность. В погоне за внутренним комфортом мы начинаем выстраивать свою жизнь так, чтобы чувства, загнанные внутрь, не причиняли нам страданий. Как правило, мы перестаем совершать безумные поступки, идти на риск, ежеминутно избегая всего, что может потревожить каменеющую душу.
Боль и радость — взаимосвязаны. Чем активнее мы избегаем первого, тем меньше испытываем второе. В конечном итоге нас постигает эмоциональная смерть, то есть апатия.
Для творческих натур эта болезнь особенно опасна. Несовместимость личных устремлений с внутренним состоянием парализует их как активно действующую личность и неизбежно выливается в злобу и агрессию ко всему окружающему. Любая личная неудача оправдывается несовершенством ближних. В данном случае самокритика невозможна — как действие, угрожающее внутреннему комфорту.
В целях самозащиты апатичная натура использует стандартные установки: “Все люди — козлы”, “Мои сотрудники — кретины”, “Мои дети — спиногрызы”, “Жена — проститутка”, “В правительстве — только идиоты”, “Один Бог — без греха, и тот меня не слышит”.
Почти все так называемые “непризнанные гении” болеют апатией. Они хорошо знают, что им нужно делать, чтобы добиваться успеха, но любое действие предполагает риск. Неудача причиняет боль. И это может быть замечено. Чтобы не выглядеть смешным, “непризнанный гений” предпочитает гордо лежать на диване и утешать себя простыми мыслями — пусть меня клопы съедят, зато я не работаю альфонсом.
Для тех, кто в жизни чего-то добился, апатия создает иллюзию прочности положения. Им кажется, что лучше быть маленьким красивым президентом фирмы, чем некрасивым президентом страны. Активно обманывая себя и окружающих, апатичный человек принимает позу преуспевающего человека, которому ничего не надо. Не имея денег на поездку в Париж, он может развивать теорию о жлобстве французской нации и при этом в нее верить.
Защищая свой внутренний комфорт, апатик становится корифеем обмана. Ложь по любому поводу — это кредо его существования. Любая правда, исходящая извне, рефлективно воспринимается как попытка его обмануть или обвинить, потому что иных отношений между людьми он уже не видит. И это неудивительно: превращая себя и свою жизнь в большую лживую легенду, апатик соприкасается с точно такими же легендами окружающих.
Почти все мы представляем собой скопище легендарных людей, облаченных в прочную броню неправды. Нежные, ранимые мужчины играют роль старых солдат, не знающих слов любви.
Красивые, ласковые женщины вживаются в образы стервозных истеричек, “любящих” только за деньги. Все, что мы говорим друг другу, произносится с учетом придуманных легенд, и любое нарушение легендарного этикета воспринимается как наглая попытка проникнуть в интимное хранилище умерщвленных чувств.
Открытый человек с ясными, распахнутыми глазами пугает нас радостью забытого детства, потому что рядом с этим проживает сладкая боль, с которой мы когда-то расстались.
В какой-то момент мы способны немного растаять и кое-что вспомнить. Но потом быстро берем себя в руки и, прикрываясь злорадной усмешкой, заявляем, что человек, похожий на правду, — это смешной идиот, начитавшийся слюнявых брошюрок. Наша общая болезнь не позволяет нам вернуться к реальности — надежность комфортабельных легенд противоречит обнаженной жизни.
Анатомия милосердия
Где бы гуманист ни прятался, его везде найдут цыгане. Даже под землей ему нет покоя: вагоны метро и те превратились в ловушки для гуманистов.
С древнейших времен пестрое, чумазое племя кормится малодушием людей. Цыгане хорошо знают, что человек любит себя тотально и в принципе не может любить ближнего. Как ни парадоксально, именно это обстоятельство помогает эффективно извлекать пользу в виде подаяния. Например, вагон метро — это тесное, замкнутое пространство, которое в течение определенного времени невозможно покинуть. Здесь трудно сделать вид, что чего-то не замечаешь или куда-то торопишься. Все происходящее внутри становится фактом, от которого нельзя отвертеться.
Когда в дверях появляется “несчастная женщина” с ребенком, народ мысленно чертыхается, опускает глаза и готовится к отражению психической атаки. Цыганка хорошо чувствует это и применяет особую систему заклинаний. Пассажир не может закрыть уши и вынужден принять удар. В данном случае для цыганки не важно содержание текста. Главное — удачно подобрать вибрацию голоса, паузы и продолжительность завывания.
Каждый человек способен болезненно реагировать на определенную звуковую волну. Правильно произнесенные фразы — залог успеха. Испытывая болевые ощущения под воздействием скорбного звука, человек автоматически начинает испытывать жалость, но не к цыганке, а к себе. Психически здоровый индивидуум отлично знает, что перед ним разыгрывают комедию, что цыганка вовсе не бедна, а ее ребенок не голоден. Но боль сильнее логики. Чтобы клиент не остыл, ему преподносят устрашающий видеоряд, построенный на грязи и жутких лохмотьях. Зримый символ “несчастья” добивает зрителя. И, чтобы избавить себя от страданий, нервный пассажир выдает деньги. Таким образом, он отгораживается от негативного воздействия и ликвидирует свои болевые ощущения.
Подобные атаки постепенно закалили психику граждан. Но цыганский профессионализм сильнее любой закалки. Вагонные побирушки регулярно меняют способы устрашения. Вместо ожидаемой грязи, клиенту могут предложить образцовую чистоту, тарабарщину на плохом русском могут заменить хорошим украинским, бедную мать может сменить несчастный отец и так далее. Главное — обойти подготовленные баррикады нестандартным маневром. Гибкая натура может обезоружить даже самых стойких.
Как бы там ни было, но подавая милостыню, человек далек от сочувствия к ближнему. В данном случае его заботит наличие или перспектива личных страданий. Люди очень суеверны и хорошо знают, что судьба переменчива. Встречая на своем пути атрибуты горя, человек интуитивно чувствует в этом угрозу и некое предупреждение свыше... В голодном пенсионере, нищем бродяге, нетрудоспособном инвалиде мы видим свою возможную перспективу. Подсознательно примеряя лохмотья, мы начинаем активно сочувствовать себе и в страхе спешим обезопасить свое будущее благовидным поступком. Чтобы обезопасить себя, мы прибегаем к примитивному шаманству.
Каждый колдует по-своему. Студенты накануне экзаменов спешат в церковь бросить денежку на храм. Удачливый бизнесмен, пугаясь собственной фортуны, задабривает ее благотворительностью. Довольные своевременной зарплатой обыватели ублажают судьбу мелкими подаяниями на улицах.
Все это напоминает языческие жертвоприношения. Независимо от личной религиозной культуры человек ощущает мистическое влияние принесенной жертвы на качество жизни.
Можно сказать, что в основе так называемой человеческой доброты скрываются своеобразные энергетические спекуляции. Наше милосердие — это магия абсолютного эгоизма, с помощью которого мы пытаемся избавить себя от страданий.