Родина (Огни - Разбег - Родной дом)
Шрифт:
— Очень приятно, — приветливо произнес Соколов, пожимая здоровой рукой темную, твердую руку старого кузнеца. — Придется вам поработать, Иван Степаныч!
— Работы сызмала не боимся, — серьезно улыбнулся Лосев, — для этого и едем сюда!
Иван Степанович начал рассказывать полковнику о родном Лесогорском заводе и об эвакуированном в сорок первом году Кленовском заводе.
— Прижились они друг к другу, и вот из нашего старого Лесогорского и из новейшей техники, с которой прибыл к нам Кленовский завод, вырос, прямо сказать, новый Лесогорский завод, — рассказывал Иван Степанович, молодо вскидывая седую, постриженную
— Так что не с какой-нибудь старомодной развалины, а с завода, оснащенного высокой техникой, едем к вам на восстановление! — невольно похвастался Артем Сбоев и тут же, спохватившись, засмеялся вместе со всеми.
Ольга Петровна Шанина, боясь сказать невпопад, не принимала участия в разговоре.
«Интересное лицо! — думала она, исподтишка наблюдая за Соколовым. — Наверно, очень смелый человек… Какие черные глаза у него! Воображаю, как они горели, когда он бил гитлеряков… Такой герой — и еще должен страдать от раны! Трудно ему с этой раненой рукой, а он ездит, хлопочет, о народе заботится!..»
Чем больше Ольга Петровна смотрела на Соколова, тем чаще втайне восторгалась им: «Какой чудесный, умный! Необыкновенный, замечательный человек!»
Соня Челищева, попрежнему задумавшись, стояла у окна. Она не замечала, что парторг посматривает на нее. Она не знала, что ее бледное лицо с неправильными чертами и с большими серыми глазами, тонкая фигурка, цвет волос напоминают Пластунову его жену Елену Борисовну, которую он похоронил на Урале.
Разговор шел о предстоящих всем заботах и трудностях восстановления разрушенного завода и почти дотла сожженного врагом города. Пластунов слушал других, говорил сам и иногда, словно подталкиваемый кем-то, взглядывал на девушку, стоящую у вагонного окна.
Пластунов познакомился с Соней в сорок втором году, на Урале. Она сразу тронула Дмитрия Никитича неясным, но волнующим сходством с покойной женой, которую он потерял в конце сорок первого года. Скоро он привык смотреть на Соню со смешанным чувством радости и задумчивой тоски о невозвратимом счастье и молодости. Ему случалось помогать Соне советом, он поддерживал работу ее бригады на заводе. Он помнил счастливое лицо девушки в торжественный день вручения орденов лучшим рабочим Лесогорска. Но после он не знал, как живет Соня день за днем, с кем встречается, о чем разговаривает с такими же юными людьми, как она сама, какие мысли ее занимают, когда она остается одна, какие книги читает, что сейчас волнует ее. Правда, Пластунов встречал Соню чаще всего в компании уже известной ему молодежи — Чувилева, Сунцова и других.
«Кажется, она еще никем не увлечена…» — успокоенно думал тогда Пластунов, стыдясь этой мысли.
Наконец Пластунов примирился с невозможностью подойти ближе к Сониной жизни. «Конечно, будь бы это женщина моих сорока лет или около того…» — смущенно думал он, понимая, что не может занимать никакого места в жизни Сони Челищевой. Да и как сказать ей о том, что ее живой образ сливается с воспоминанием о женщине, которую он потерял?..
«Разве какой-нибудь случай естественно и просто приблизит меня к ней…» — решил он наконец.
И вот этот случай пришел: парторг ехал с Соней в одном вагоне. За десять дней пути Пластунов и Соня довольно часто разговаривали. Он узнал обо всех важных событиях ее жизни, о ее семье, о характерах и привычках ее родных, о родном доме. И характер ее Пластунов узнал ближе. Она то смешила, то умиляла его своей еще детской непосредственностью, то радовала его продуманной серьезностью суждений и требовательностью к себе. Когда Соня проводила время со своими сверстниками, Пластунов не раз ловил себя на том, что ему все больше хочется говорить с ней. Ему стоило немало усилий, чтобы скрыть свою радость, когда Соня первая заводила с ним разговор.
Улучив минуту, Пластунов подошел к Соне и через ее плечо заглянул в окно:
— Далеко ли еще до Кленовска, Соня?
Она приветливо улыбнулась:
— Уже недалеко, но мы едем так медленно… пожалуй, к вечеру только доберемся.
— Чему вы улыбаетесь, Соня?
— Я думаю… — она смущенно запнулась. — Интересно, как звучит у нас дома… рояль? Ой, это нехорошо — в такое время думать о рояле!
— Ну, почему же? — возразил Пластунов. — Забота ваша понятна: вы же с детства мечтали быть пианисткой. Вспомните, как в Лесогорске я убеждал вас, что и фашистское нашествие не заставит нас, советских людей, поступиться, утерять хотя бы одну черту нашего духовного богатства. Помните, как одно время у вас даже было настроение, что, пока идет война, людям «не до музыки». Помните?
— Помню… — слегка потупилась Соня, но тут же подняла на Пластунова благодарный взгляд. — Я помню, как вы тогда сказали, что музыка является одной из чудесных сил души. И я стала опять играть… и потому жить мне стало легче.
Соня подумала немного, тихонько засмеялась и, опять взглянув на Пластунова, просияла улыбкой:
— Я обещаю вам сыграть все, что вы любите! Мне пишут, что рояль удалось сохранить. Я обязательно сыграю для вас!
— Спасибо, спасибо, Соня!
Поезд остановился около разрушенного разъезда, от которого остался только угол кирпичной стены. Неподалеку от разъезда, над огромной воронкой, вырытой взрывом, стояли два изможденных старика, две женщины и четверо ребят-подростков. Передавая из рук в руки измятое ведро, истощенные люди по очереди вычерпывали из ямы буро-зеленую, заплесневевшую воду.
— Эх, бедняги! — негромко сказал парторг. — Простите, Соня, я сейчас… — сказал он уже на ходу, быстро надел фуражку, шинель, и не успела Соня даже спросить его, как увидела, что он уже спрыгнул с подножки на землю. — Здравствуйте! Как дела, отцы? — весело и почтительно спросил он. — Разрешите вам помочь, уважаемые!
Худой, как жердь, старик только было открыл рот и удивленно поперхнулся: из вагона, как мячик, выпрыгнул Артем Сбоев.
— Дмитрий Никитич! Как же это без нас-то? — укоризненно крикнул молодой человек, подбегая и шумно дыша. — Вы здесь, а мы что же, смотреть будем?
Худой старик, поведя измученными глазами на Артема Сбоева, спросил Пластунова:
— Родственник твой?
— Да, пожалуй, так и есть! — засмеялся Пластунов. — Нас тут, таких родственников, много! Вот они, смотрите!
К ним уже бежала целая толпа молодежи, все в черных форменных фуражках с буквами «РУ».
Иван Степанович Лосев спросил у кочегара, возившегося у паровоза:
— Пока мы тут помогать будем, ты, товарищ, без нас не уедешь?
Кочегар сверкнул белыми зубами и успокоил: