Родина слонов
Шрифт:
Воины возропщут, когда узнают, что им уготовил их полководец. Что за дикая страна, что за дикое время?
Скрепя сердце Силкер-тархан призвал в прекрасную белую юрту Ирсубая.
— Велю тебе следовать с твоими доблестными воинами за моим человеком, — сказал Силкер-тархан.
И Ирсубай, прижав руку к сердцу, ответил:
— Твой приказ священен, непобедимый.
— Твои воины пойдут пешими, — сказал Силкер-тархан, сверля глазом Ирсубая, выискивая признаки неповиновения.
Но Ирсубай, прижав руку к сердцу, вновь ответил:
— Твой приказ священен, непобедимый.
— Ты возьмешь то, что сокрыто в листве, — селение полян, в котором эти глупцы надеются укрыться от моего гнева. — Силкер-тархан махнул рукой, чтобы Ирсубай удалился.
Темник попятился и скрылся за пологом юрты. И когда полог перестал колыхаться, Силкер-тархан позвал Арачына — верного сотника Яростных.
— Если он предаст меня, убей, — сказал тархан.
— Твой приказ священен, — ответил сотник.
Молодки, среди которых затесалась Купавка, закатав подолы до самых ягодиц, полоскали белье в неглубокой лесной речушке. Недалече прохаживался Бык, приставленный к бабьей стайке в качестве охранника, и пялился на задранные к Хорсу-солнышку белые сдобные зады, пускал слюни, вздыхал, краснел и, то и дело отмахиваясь дубиной от назойливых комаров, застенчиво просил:
— Давай, Белослава, а...
— Ну, давай, Добромила...
— А, Златоцвета, давай, чего тебе...
— А може, все разом, а, давай...
Девки смеялись и плескали в Быка водой, тот обиженно фыркал.
— Ох, стервозы, — ругалась Купавка, — совсем затыркали хлопца, совести в вас нет — хворобного обижать. Он же до сих пор ниче, окромя свово «вдарить», и не говорил, а тут впервой на бабу взор оборотил, пожалели бы...
— Вот ты и пожалей, — смеялись девки, — не впервой, небось, жалеть-то.
— Нельзя мне, — вздыхала Купавка, — теперя я мужняя жена.
— Ишь ты, за хазарчика свово как — прям стеной стоит.
— А и пусть, нам спокойнее. Она ж всех мужиков перепортила...
Когда Купавка выпустила Аппаха из Партизанки, думала, порешат ее мужики. Только вышло иначе. Жердь, брательник ее, обернул все так, что сухой из воды вышла. Сказал Угриму, что ежели тот супротив сестрицы чего удумает, уйдет Жердь со своей ватагой из Партизанки. Поразмыслил У грим, да и поклялся не держать камня за пазухой.
Купавка выжала новехонькую поневу, вышла на бережок и положила вещицу на травку.
— Ты бы, малой, к кустам отошел, — сочувственно сказала она Быку, — там бы себя и облегчил, вона, как твово оковалка расчекрыжило.
Бык удивленно смотрел то на нее, то на собственные порты, из которых наружу рвалась то ли змея, то ли кол, то ли вдруг выросший рог.
— Вот за него, милок, как за вымя коровье... Дитятя наконец сообразил, о чем речь, и отчаянно затряс башкой:
— Не-е-е, маманя говорила, нечисть явится.
— Ох, милок, да кабы она являлась, лешаки так бы по весям и шастали, особливо по Буевищу... — Вспомнив о сморчках-мужиках, Купавка вновь вздохнула. Вот ее хазарчик, это да... Где-то он теперь?
— Можно?! — удивился Бык.
— Да ступай уж, вона, всех девок распугал. Девки и правда с тревогой посматривали на недоросля, иные зарделись.
— Ы-ы-ы, — радостно сказал Бык и рысью поскакал к кустам.
Два слона, не разбирая дороги, неслись по лесу. Слоны не разбирали дороги потому, что были они не слонами, а большими белыми птицами, и вместо ног у них выросли крылья. Шли они по лесу на крейсерской скорости, растаптывая в труху пни и сворачивая деревья, а мнилось им, будто парят под облаками, а внизу колышутся зеленые волны. Вдалеке посреди моря листвы раскинулось селение. Много весен назад слоны-птицы тоже видели селение. Оно стояло посреди джунглей и изобиловало дворцами и храмами. Гордые люди в белоснежных одеждах и тюрбанах жили в нем. Слоны-птицы летели туда, неслись, бежали... Слоны-птицы клекотали на все небо, возвещая о своем появлении, чтобы им приготовили царское угощение и драгоценные попоны на ночь.
— Будь проклят, Умар, сын собаки, — стенал Абдульмухаймин, подпрыгивая на спине слона, — пусть белый червь выест твои бесстыжие глаза.
Парень из африканской глубинки сыпал проклятиями и ругал родную маму последними словами за то, что его родила.
Лишь один Умар был вполне доволен жизнью. Он стоял на четвереньках в башенке рядом с Абдульмухаймином и трубил, трубил, как не трубил никогда никто из людей. Потому что он не человек, а слон. Большой белый слон. Такой же прекрасный, как прекрасная белая юрта Силкер-тархана.
Мамка правду говорила: нечисть только и ждет, пока хлопец начнет рукоблудствовать. Бык нисколько не удивился, когда прямо на него выломились из чащобы две неведомые твари. И вместо носа у них болталось то, что не должно, и такого размера... Не удивился, но испугался. Поддергивая порты, дитятя бросился наутек.
— Нечисть лезет, — орал он на всю округу, — нечисть, нечисть, нечисть!.. Вот тебе и можно... Купавка, дура!
От пережитого ума в Быке заметно прибавилось, будто прорвало давно подтачиваемую водой бобровью запруду.
Молодицы сперва только посмеялись над парубком, страсть-де в голову ударила. Но когда из кустов показались гороподобные твари с ушами, как паруса драккара, бабы, побросав бельишко, с воплями побежали в Партизанку.
— Затворяй, — крикнула Купавка стражнику у ворот, когда последняя из беглянок влетела в селение.
— Чего это? — зевнул стражник.
— Оборотни, — коротко ответила баба.
Вскоре над городьбой возникли защитники и принялись защищать селение...