Родина, вертолёт и ржавая скамейка
Шрифт:
Я вынырнул и быстро выбрался на берег. Схватив одежду, босиком перешёл мост и по петляющей тропинке забрался на холм. Здесь кто-то вкопал скамейку от старого автобуса с дерматиновыми, протёртыми до поролона сидушками, и прикатил большую катушку от электрического кабеля, которую использовали, как круглый стол.
Я оделся и сел. Вид с холма был изумительный. Большое цветущее поле, в центре которого совсем недавно стоял Ромкин вертолёт, окаймляла река. Высокий берег с крутыми песчаными обрывами разделил всё видимое пространство. Внизу залитый солнцем луг, а здесь, наверху, темный лес, на краю которого начиналось старое деревенское кладбище со спрятавшейся
Я вспомнил про Васю. С него всё началось. Как быстро исчез, лопнул, как мыльный пузырь, мой уютный, закрытый от всех мирок, который я считал прочным и надёжным.
Неужели я мог его убить? А может Ромка прав и это абсолютно не важно?.. Ежедневно тысячи людей убивают друг друга без всякого повода. Миллионы умирают от водки, наркотиков и просто от голода. Это не изменить. Какое мне дело до них до всех, а им до меня? Можно долго искать смысл жизни, забраться на вершину Килиманджаро и сдохнуть там в одиночестве, не найдя ответов. А проходящие мимо туристы будут думать, зачем здесь, на горном леднике на огромной высоте, валяется твой скрюченный замерзший труп. А можно красиво жить внизу — у моря, среди пальм и красивых женщин. И ведь не так много для этого надо… Почему же я не полетел с Ромкой? Можно же было всё наверстать… Можно. Но для начала пришлось бы признать, что тогда, много лет назад, я совершил ошибку. Говоря проще, спустил жизнь в унитаз. Для этого нужна смелость.
— Слышал, вы работников ищите, — услышал я чей-то голос за спиной. — Здравствуйте!
— Добрый день, — ответил я и повернулся.
Невысокий молодой человек с русыми волосами, аккуратно зачесанными и собранными на затылке в жиденький хвостик, в стареньких потёртых джинсах и с удочками в руке был бы похож на заезжего москвича-дачника, но я знал, что это местный батюшка.
— Здравствуйте, — поздоровался я ешё раз, встал и сделал шаг навстречу, не зная, как следует его приветствовать. — А вы разве строитель?
— В каком-то роде мы все строители, — в кончиках его чуть прищуренных глаз застыла добрая и ироничная смешинка. — Так что дом вам могу помочь достроить. И денег мне за это платить не надо.
— Это как? Как это без денег?
— Я вам помогаю с домом, а потом вы мне помогаете с храмом, — улыбаясь, сказал он, скорее всего зная, какой будет мой ответ. — Трудовой бартер. Меня, кстати, Илья зовут.
В этот момент непонятно откуда появилась та самая огромная собака, которая стала виновницей моих бед. Она подошла и села рядом со мной. Я вспомнил про обглоданный труп. Эта собака точно не могла такое сделать. Я погладил её по большому лбу, и она доверчиво закрыла глаза.
Собак я любил, а вот попов не очень. Как-то сталкивался с одним, перед тем как попасть в психушку. Чуть было не продал квартиру и не уехал трудником восстанавливать какой-то северный монастырь. Умеют они убеждать.
— Предложение хорошее, но, боюсь, от меня, как строителя, мало пользы. Здоровье. Да и со временем сложно. А вы-то разве этим должны заниматься? Вы же священник.
— Разве священник не может быть строителем?
— Ну, если время есть… — я пожал плечами, изобразив на лице сомнение в целесообразности такого совмещения.
Молодой батюшка присел на катушку и посмотрел на поле перед нами.
— Красота! Когда я сюда после семинарии приехал, у меня были грандиозные планы. Ничего не пугало. Но потом… — он оглянулся и посмотрел на меня через плечо. — Здесь от храма только голые стены были. Ни окон, ни крыши. Начальство денег не давало. Крутись как хочешь. Хочешь спонсоров ищи, хочешь требы служи… Я и приуныл…
— Унынье же грех? Или вы веру потеряли?
— Нет-нет, что вы! — священник замахал руками. — От этого Бог уберёг. Вера же — это стержень. Как ствол у дерева. Всё к этому стволу крепится. Без неё человек — не человек, без неё народ — толпа.
— Трудностей испугались?
— Да нет… Людей местных я испугался, — честно ответил молодой батюшка и отвёл глаза. — Их безразличия и лицемерия.
— А мне кажется, здесь живут обычные люди. Так же, как везде.
— Да, наверное. Мне и деньги на храм предлагали.
— Ну вот.
— Да как же мне брать деньги эти? — воскликнул он и отошёл от катушки к обрыву. — Как брать, если я точно знаю, что деньги эти те самые спонсоры с местным главой на ремонте школы украли? Ещё требуют табличку на храме сделать с их именами как попечителей. Местный глава здесь вообще как барин. Взял лес в аренду. Из колхозного санатория сделал охотхозяйство. На ферме вместо коров кабанов выращивает и лосей, которых потом приезжают стрелять его друзья-чиновники из Москвы. Настреляются по живым мишеням и в баню. Вино пить. Девушек им привозят…
— Что же, на всю деревню ни одного приличного человека?
— Да нет, что вы! — он опять испуганно замахал руками и подошёл ко мне. — В основном люди хорошие, добрые, только не верят они ни во что. И не хотят верить. Был здесь один увлечённый человек. Бывший учитель. Как на пенсию вышел, начал краеведческий музей из своего дома делать. Он и до этого всю жизнь собирал всё, что касается нашей деревни. Вещи старые, иконы, фотографии… А потом музей ограбили. Дом его сожгли. Местные постарались. Наверное, на водку не хватало.
У Ильи от грустных воспоминаний даже покраснели глаза. Глядя на его слишком простодушные переживания, я почему-то разозлился.
— Учитель этот картины начал рисовать. Жуткие… Про грехи наши. Мне на них даже смотреть было страшно, а он с этим жил. В маленькой бане. А когда его отпускало, он игрушки из глины делал. В банной печке обжигал.
— Игрушки тоже страшные?
— Нет-нет, — быстро ответил поп, — игрушки он детям делал. Яркие, весёлые. Скоморохов, зверюшек разных. Талант у него был. Помнёт глину между пальцами — и вот медвежонок. Выпивал конечно. Как без этого… — Илья выдержал паузу и, глубоко вздохнув, продолжил: — Год назад он решил, что жить слишком больно и ушёл. Повесился. Может, думал, что уж там демоны его достать не смогут.
Батюшка опять замолчал. Было очевидно, что эти воспоминания были для него очень личными и болезненными.
— Нельзя ему было так умирать. Он для всех был как маяк. Ругали его, смеялись над ним, юродивым называли, но в глубине души уважали и даже гордились. Русский человек не любит выставлять свою любовь. А когда он спился и вот так умер, не только один я загрустил. Вся деревня. Потому что не он умер, а умерла надежда, что есть в нас ещё что-то хорошее. Верите, даже погода здесь стала хуже. Серость и сырость. Ни тепла, ни мороза. Но люди погрустили немного и будто бы освободились от чего-то. Легче им стало. Не перед кем стыдиться. Словно обрубили все связи, которые не давали им манкуртами стать, без роду без племени. Ведь без памяти жить легче. Память — это ответственность. Пока человек помнит себя и своих предков, с ним ничего сделать нельзя.