Родина

Валерьев Андрей Валерьевич

Последняя лампочка, свисающая на тонком проводе посреди комнаты, светила еле-еле, но зрение у Максима уже адаптировалось, да и щёки, наконец, оттаяли, так что чувствовал он себя вполне сносно. Толстая, как уточка, Лена, счастливо улыбаясь, хлопотала, собирая неожиданный поздний ужин. Детки чинно сидели на сундуке, пожирая глазами сильно изменившегося Максима и не решаясь к нему подойти. Отчего тот всё больше и больше впадал в отчаяние. Ему было неуютно, холодно и страшно.

Неторопливый рассказ Александра

о том, что из-за него сожгли прежний хутор, и что почти все были ранены, был страшен своей обыденностью. Дубинин ни словом не обмолвился о том, что всё это случилось только потому… а! Чёрт!

— … потом нас вывезли к федералам, но там… жить негде было, а тут ещё — видишь? — Дубинин показал на жену. — Я вынужден был согласиться.

Саша помялся и опустил глаза.

— Прости меня, Максим.

Макс остолбенел. Его узкие глаза широко распахнулись, он, словно зачарованный, медленно поднялся на ноги. Саня ничего не понял, но, на всякий случай, тоже встал.

На ватных ногах Макс подошёл к Дубинину, крепко его обнял и разрыдался, уткнувшись носом ему в плечо.

За три последних года у него впервые попросили прощения!

Неважно, что Дубинину не за что было извиняться — плотину прорвало. Макс ревел, как маленький ребёнок, изливающий свою обиду, боль и страх отцу или старшему брату. Саша осторожно погладил его по спине. Из кухни прибежала Лена и замерла у стены.

— Поплачь, Максим, поплачь. Легче станет.

Через минуту бурные рыдания, сотрясавшие Максима, сменились громким, счастливым хохотом. Макс смеялся, слёзы градом катились по его лицу, но это уже были слёзы радости.

— И… и… чего это я? Егор, Оленька, я вам… — Макс задохнулся от счастья и душивших его слёз, — … торт привёз!

Дети завопили и кинулись к дяде Максиму, облепив его со всех сторон.

— Лена, я тебе…

— А я знаю, спасибо, — женщина держала в руках колючие и изрядно помёрзшие розы. — Они так пахнут…

Москва

Октябрь 2013 г.

— Вы, Максим Баймуратович, счастливчик.

Человек, сидевший напротив Укасова, с интересом вглядывался в лицо Ходока.

— Про вашу гавайскую эпопею кино снимать можно, — он задумчиво побарабанил пальцами по столу, — в штатах до сих пор раздрай и политический кризис. Новый президент, судя по всему, был в курсе программы 'Новая Америка', но предпочёл сделать вид что ни сном ни духом… впрочем, вас это не касается.

Человек упёр в Максима свои безжалостные водянистые глазки, отчего тот непроизвольно поёжился, и выдал нечто совершенно неожиданное.

— Какие у вас планы?

Макс офигел.

— С каких это пор вас интересуют МОИ планы?

Собеседник поморщился, как от зубной боли и махнул рукой.

— Идите и думайте.

Дубровка

Ноябрь 13 г.

—

Ну и ну! — Кузьмин жадно ловил каждое слово Ходока. — А дальше?

— А дальше я уплыл через пролив на материк. Если честно — думал, не дотяну. И акул боялся. Но Бог миловал. Потом по пляжу топал всю ночь, но так ни одного ручья и не нашёл.

Макс пошвыркал чайку и заел тёртой брусникой.

— А жара там, я вам доложу, зверская. Даже тень от пальм не помогает. Чувствую — аллес приходит.

Слушателей у Максима было трое: Кузьмин, Сёмин и Шевцов. Впрочем, Глава Заозёрного за всю встречу не проронил ни слова, с головой зарывшись в ворох свежих газет, доставленных Максом с 'большой земли'.

— Достал шило, кольнул себя в задницу, да и вывалился назад. В кусты на склоне горы. От города километров шесть-семь.

— И? — Сёмину было очень интересно, но он всё ещё смотрел на Макса, как на врага народа — рассказ о сотрудничестве с американцами был воспринят им в штыки.

— Мой куратор меня нашёл. Всего за пятнадцать минут. Чуть не пристрелил его…

Макс почесал репу.

… вообще то он мне ни одного шанса бы не дал. Профи, мать его… был.

Ходок хищно улыбнулся.

— На мне маяк был. Жучок. На одежде два и в ляжку мне один вшили, пока я в отключке был. Суки. Так вот, видать Марков не из последних был, предупредили его. Власть у них там поменялась, уж больно сильно прежний президент в карман к кому не надо залез. Ну и… типа сердце не выдержало. А новый президент всю эту тему приказал…

Макс присвистнул и сделал вид, как тряпкой стирают пыль со стола.

… как-будто ничего и не было. Вот такое, блин, совпадение. В общем, всех, кто знал…

Максим помолчал.

— Везде власть одинаковая, что там, что тут… э… в России. Накосячат, а потом делают вид, что ничего и не было. А всех, кто знал — в крематорий. Был человек и нет человека.

— Да погоди ты! Нашёл он тебя…

— Он в бега подался. Умный, зараза. Переписал в компьютере номер моего сигнала, по которому меня могли найти и смылся. Месяц мы на одной ферме в буквальном смысле в подполье сидели. Фермер нас кормил и не выдал, уж не знаю, как они договорились. Марков ездил иногда в город, с нашими связывался и новости узнавал. Архипов, Док и Лейла исчезли, — Макс тяжко вздохнул, забыть девушку никак не получалось. — Марков дал понять, что, скорее всего, навсегда. База сгорела. Ангар тоже. Ну а потом — лодка, вёсла и алга!

— Куда 'алга'?

— В Тихий океан. Всю ночь гребли. Резиновая лодка, пластмассовые вёсла. Ни одной железяки. Потом нас подобрал сейнер. Понятно — наш.

Макс припомнил встречу с Кошечкиным, изображавшего обычного моряка, припомнил, как лично врезал трубой по голове Маркова а 'матросы' споро его упаковали в наручники и уволокли в трюм, и замолчал.

— Жизнь такая херня, братцы.

Макс судорожно, сам того не замечая, тёр ладонь о ладонь, словно пытался отряхнуть свои руки от грязи.