Родительская суббота (рассказы разных лет)
Шрифт:
– Посадите картошку. Хоть немного. Пару ведерок. Я буду поливать. Своя картошечка такая вкусная.
– А помидоры посадили? Обязательно посадите. В прошлом году Петя с женой посадили. Такие были сладкие. Я их каждый день ела.
– Огурчики обязательно… Свои огурчики…
Разговоров много. Каждый день. И сборы долгие, как на свидание.
– А какое мне платье надеть? А кофточку? А платок? – И обязательное: – Подуши меня. Вот этими духами, хорошими.
Но потом вдруг передумает:
– Нет. Не поеду. Лучше полежу.
Но все же иногда ездила.
Приедем. Из машины выберется, бредет с батожком.
– Я
Идет помаленьку, старый одуванчик… Одни лишь легкие косточки. Два шага шагнет и просит: «Поставь мне кресло».
Полотняное раскладное кресло ставится в тень ли, на солнечный припек, смотря по погоде.
Посидит, подремлет и заторопится: «Поехали, поехали, хватит…» Я ворчу: «Чего тогда приезжали, гоняли машину, собирались полдня». Мне в ответ обещание: «Вот когда я поправлюсь, я поживу здесь. А теперь поехали…»
Все хорошо: зелень, чистый воздух, легкий ветер, солнечное ласковое тепло, сладкая дрема, но родных людей, с кем жила в этом доме и рядом, их уже нет. А без них – пустыня.
Мама поняла это не вдруг, прежде порою сердилась:
– Почему ко мне никто не идет? Пойдите позовите…
– Кого позвать?.. – отвечал я со вздохом и добавлял про себя: «Не дозовешься. Они далеко».
Конец нашего старого дома я осознал прежде матери, когда нас обокрали, два ли, три года назад.
Для давних моих знакомых, земляков, случай этот – словно облегчение.
– Мы тебе говорили…
– Мы тебя сто раз упреждали…
– Мы…
И вправду – для них облегчение. Целых десять лет, после смерти тети Нюры, никто не зимует в нашем старом доме. Лето кончается, заперли и уехали до весны.
– Как вы бросаете, не боитесь?
– Да разве нынче можно?!
– Упрут. Все подчистую.
Год за годом такое слушали. Но приходили холода, дом на замок – и поехали.
Весной возвращались, все, слава богу, на месте.
Знакомые удивлялись, а я – нисколько. Во-первых, в нашем доме поживиться особо нечем. А самое главное, мы – люди свои, меня, тем более, все знают. У кого рука поднимется?.. С самой войны тут живем. Шестьдесят лет. Времена были не чета нынешним: голод и холод. Но порошины со двора не пропадало, а уж тем более из дома. Хотя и замков не знали.
Шли годы, времена менялись. Слышал я, что стали обворовывать пустующие зимой дома. Меня не трогали десять лет.
Но нынче, видно, и впрямь другая пора. Приехал я весной на разведку. Гляжу: пробой торчит поперек щеколды. Вынул его вместе с замком и вошел в дом с тяжелой душою. Не то чтобы об украденном великая печаль… Тут и вправду особо воровать нечего. Но – нехорошо.
Вошел, обсмотрелся. Везде, слава богу, прежний порядок: не разбросано, не раскидано. Две новые рыболовные сети-«сороковки», самые ходовые, висели на стене, теперь их нет. Высокие резиновые сапоги «забродни», тоже рыбацкие, исчезли. Забрали электрическую помпу-насос. Она – для полива. Чистое постельное белье украли. Оно стопкой в шкафу лежало. Посуду, ложки-вилки не тронули. Одеяла, подушки – на месте. Нет, это не алкаши, которые метут все подряд. Это был человек рассудительный, спокойный. Забрал все спиннинговые катушки. Добрался до нижнего ящика платяного шкафа, в котором держал я всякие мелочи: выключатели, розетки, вилки, – все выгреб незваный гость подчистую. И закрыл ящик. Аккуратный человек.
Прошелся я по дому, повздыхал, а потом растворил настежь двери и окна, чтобы продуло, выветрило не столько зимний дух, сколько запах чужого человека.
Нынешний наш сосед, очередной квартирант, узнав о краже, сказал:
– А мы видели свет. Еще в прошлом месяце. Я жене сказал: «Рано чего-то приехали…» И горел свет, долго.
Как не увидеть, когда соседские окна в наши глядят. Рукой подать.
Вот тогда я и понял, что старому веку пришел конец и старого дома теперь уже нет, осталась лишь память. Потому что дом – это люди, и не только родные и близкие, но и соседи: Прасковья Ивановна да Петр Семенович, Кузьмич, тетка Фрося, Сурковы, баба Поля Короткова. Они бы сразу пришли, они бы прибежали, завидев свет в наших окнах.
Ночь ли, полночь, но пришли бы проведать, наскучав после долгой разлуки. Нанесли бы харчей: «Вы же с дороги… Голодные…» Увели бы к себе ночевать: «Пока хата прогреется… Зябко…»
Наш старый дом… Тесная хатка под низкою крышею – это лишь малая часть его. Дворик, крохотная летняя кухонька, сараи, огород – тоже малость. Старый наш дом в свою пору был огромным, размахнувшись на добрый десяток подворий от Чеботаревых, где жили тетя Феня, сын ее Флегонт, дочь Рая, до Марочкиных, они же Коротковы: баба Поля, Маруся да Митя. Афонины, а потом – Доценковы, Грибановы: бабка Лена да дочь ее Шура, у той сыновья Володя, Сашка, тетка Фая, мужик у нее был хорошим столяром, шумливая тетка Таня Мирошкина с дочерьми да сыном Шуркой, Кузьмич с теткой Фросею, а еще, конечно, Сурковы, Ксения Ивановна, Александра Павловна, дед Афоня Короткое с немалой семьей. Считай, целое селенье. И все – свои.
А теперь? Новую жизнь углядишь не сразу. Но порою словно глаза открываются.
– Почему ко мне никто не идет? – недоуменно спрашивала моя старая мать. И не находила ответа.
Однажды, в нынешнюю, уже новую пору нужно было что-то передать соседке Нине. Всего лишь забор между нашими дворами. Но какой… Его даже не перепрыгнешь, потому что деревянную изгородь крепит еще и высокая металлическая сетка. А с улицы через калитку тоже не войдешь. Там – овчарка с вершковыми зубами. Вот тебе и соседи.
Наш старый дом был иным. К тете Пане Иваньковой, к Петру Семеновичу вела огородная калитка, чтобы не бегать по улице, не давать кругаля, а шагать напрямую, ночью ли, днем.
Потому что – соседи. Дальше – Коротковы: Митя, за ним – мать его баба Поля с дочерью и зятем. И к одним и к другим – тоже калитки, прямо с огорода.
Мария Яковлевна, насколько помню себя, еще от малых лет, и на работу ходила через наш огород и двор, чтобы зря ноги не бить. Каждое утро если не вижу ее, то слышу:
– Здравствуйте… На работу бегу.
Так и «бегала» всю жизнь.
Будничный утренний обряд всегда одинаковый:
– Вы тут живые? Здорово ночевали!
Это перелазом или дворовой калиткой пришла Прасковья Ивановна ли, баба Поля, тетка Таня Мирошкина.
– Вы тут живые?.. Ну, слава богу. А то я ноне сон видала нехороший…
Пришли на минуту-другую, попроведали – и к своим делам. Вечером можно и посидеть, посумерничать. А теперь лишь утро.
Часто не с пустыми руками идут, с угощеньем.