Родительский день

Точинов Виктор Павлович

Небесное буйство продолжалось, и когда очередная вспышка высветила низенькое приземистое строение, стоявшее чуть в стороне, Кирилл хлопнул себя по лбу.

Клава! Черт… Ну точно: домик без окон, «вроде баньки»…

Совсем забыл про девушку, проклятый склеротик! А ведь она ждет, наверняка ждет…

Он повернул было к баньке, но тут же трусца сменилась быстрым шагом, затем шагом медленным, затем какое-либо движение вовсе прекратилось.

Всё не так просто…

Совсем не просто…

Он ведь не сможет

заскочить на минуту-другую: привет-пока, бежал, дескать, мимо, а теперь извини — дела…

Нет… Если он войдет в этот домик, выйдет не скоро… «Ты бы ушел от такой женщины, Козлодоев?!» Он не Козлодоев, но быстро уйти не сможет… И Марина…

А может, ну ее на хер, твою Марину? — задумчиво поинтересовался внутренний голос. Причем, подлец этакий, впервые употребил подобное выражение касательно законной супруги Кирилла. Почувствовал слабину своего альтер эго, не иначе.

Не все так просто…

Кирилл застыл в неподвижности на дороге — ни дать, ни взять Буриданов осел между двумя ослицами. Или ослихами? Без разницы, но ты-то точный осел, решай быстрей, сколько можно торчать столбом на бетонке…

Решили за него. С неба упала крупная, тяжелая капля, еще одна, еще, еще, еще…

— На хе-е-е-е-р-р-р-р! — громко оповестил он пустынную дорогу и Великого Электрика.

И припустил к приземистому строению. А вот так, дорогая! Дождь приключился, Неимоверный Тропический Ливень. Едва успел спастись в какой-то сараюшке, а то бы точно смыло в Рыбешку, оттуда — в Лугу, потом в Финский залив, в Балтику, в Атлантику, к черту на кулички, к теще на блины…

Однако спасся, а ты посиди-ка дома. Посиди, поломай голову, где твой муж — в Атлантике или у черта на блинах. Помучайся, любимая, — как он мучается насчет твоей псевдобеременности. На хер, милая, на хер!!!

Опаньки-и-и-и…

Возле самой двери домика Кирилл остановился.

Не из-за сплетения свастик, грубо и небрежно вырезанных, за полным отсутствием наличников, прямо в полотне двери, — нашли чем удивить, право слово…

Не в том дело. Дверь оказалась взломана — топором, а может и ломом.

Да-а-а… Старик Некрасов, хоть и сграфоманил как-то про топор дровосека, хоть и жульничал безбожно, играя в карты, но в женщинах таки понимал толк. В таких вот, русских, настоящих … Может, Клава нынешнего железного коня на ходу и не остановит, — тяговое усилие трактора помощнее, чем у крестьянских лошадок. Но в горящую избу войдет, сомнений нет. Вошла же в запертую — ради него, Кирилла!

— Тук-тук! — сказал он громко и весело. — Клава, ты здесь?

Кирилл быстро шагнул через порог, не дожидаясь ответа, — дождь с пугающей скоростью превращался в настоящий ливень; посветил фонариком.

Она была здесь…

Но уже никому, никогда и ничего не смогла бы ответить.

2

Если

бы ЭТО продолжалось еще достаточно долго, Марина сошла бы с ума; или не сошла бы, а наоборот, взяла бы себя в руки, а заодно — тоже в руки — взяла бы что-нибудь острое, или тяжелое, или совмещающее оба названных качества, и, вооружившись этим острым-тяжелым, распахнула бы дверцу холодильника «Самарканд»; а может, она бы…

Впрочем, неважно.

Потому что ЭТО: полтергейст? Галлюцинация? Буйство одичавших крыс? — прекратилось.

Холодильник накренился вовсе уж сильно. Дверца полностью распахнулась. Содержимое рухнуло на пол.

Не крысы.

И, естественно (глупо было бы ожидать), не двадцатилетней давности труп Маришки Кузнецовой с раздувшимся, позеленевшим лицом.

На пол рухнуло то, что Марина час назад своими руками уложила в холодильник, — оскаленная башка мадам Брошкиной.

Холодильник стоял тихо-мирно — дверца наполовину распахнута, никаких самопроизвольных движений.

Голова лежала на полу. Но не совсем тихо и не совсем мирно…

В сенях имелось одно, но достаточно большое окно, — так называемого «верандного типа»: относительно маленькие стекла в густом переплете.

Молнии за окном сверкали постоянно — голова на миг освещалась мертвенным светом, причем световые пятна хаотично чередовались с черными тенями, отброшенными рамой. Затем вспышка гасла — очертания мадам Брошкиной едва угадывались в слабом свете свечи. Новая молния — пятна и тени на свинской морде чередуются уже чуть по-другому, а глаза вновь вспыхивают отраженным светом — загадочным и неприятным… Вновь полумрак…

От перепадов освещенности казалось: голова шевелится. Движется. Движется к Марине. Медленно, но уверенно и целеустремленно… Вспышка — и свиной пятачок повернулся под другим углом. Вспышка — пасть распахнулась пошире… Вспышка — ухо Брошкиной чуть сильнее прижалось к голове… Вспышка, вспышка, вспышка… И все ближе к ее ногам — с незаметной неумолимостью минутной стрелки, ползущей по циферблату.

Марина долго наблюдала за зловещей игрой света и тени. Или ей лишь показалось, что долго…

А потом негромко рассмеялась — совершенно безрадостным смехом. Кирилл, услышав такой смех, наверняка бы придумал срочное дело, позволяющее оказаться подальше от законной супруги.

Прочие же граждане, плохо знающие Марину, решили бы: молодая симпатичная женщина смеется какому-то печальному воспоминанию, — но уже пережитому, уже способному вызвать смех… Пусть и абсолютно безрадостный. И, соответственно, означенные граждане отнюдь не постарались бы немедленно увеличить расстояние между собой и Мариной.

Глупцы.

Потому что она только что решила кое-кого пристукнуть. Может, и не с летальным исходом, но оч-чень качественно. Она даже подозревала, что знает, кого именно…