Родительский день
Шрифт:
— Так что… Тридцать две штуки, значит, — сказал Трофим Лихоедов. — Да городской за собой пару-тройку притащит… Тридцать пять тогда… Всяк поменьше, чем тем годом… Хоть чуток, да поменьше. А двадцать-то лет тому, как вспомнишь, оханьки… Знать, к концу дело идет полегоньку… Не дет<Я>м, так внучатам пожить по-людски сложится.
— Тридцать шесть, Троша, — поправил Рябцев. И внимательно посмотрел на Лихоедова.
Тот с невинным видом пожал плечами:
— Так что, сам еще одного завалил? Дело доброе… — замолчал, прислушался к ночным звукам. — Во, никак и гостёк наш поспешает… Умаялся зайцем петлять, со штанами-то полными…
…Кирилл и в самом деле умаялся. Выбился из сил. Потому что дурак… В играх с дьяволом можно сделать лишь одну ошибку — сесть играть… Глу-пый, сказал ему дьявол, и был прав. Кто глуп, тот мертв. А кто мертв, тот не глуп, так и есть, понимайте как хотите… Заторможен, но не глуп. Глупость — свойство живых. Которым недолго оставаться живыми… Ему, Кириллу, — недолго.
А ведь тут не всё так просто… Приезжие — не просто корм, оставленный для прожорливой нежити, чтобы не трогала своих . Слишком сложно — заманивать чужаков именно в этот день. Куда проще оставить для ночных пришельцев с болота ведро крови да пару свиных туш… Не-е-е-т, тут ритуал… Или жертвоприношение, или испытанние, или то и другое разом… И если не понять свою роль в том ритуале — ты труп. Труп, сожранный трупами.
Он думал, что понял всё. Им нужна жертва… Им нужен вступительный взнос… Какой, на хрен, свой ? — если утром побежит в милицию, и завопит, брызгая слюной: А-а-а! здесь такое… такое… Менты, понятно, не поверят, на освидетельствование — и в психушку, но кто ж захочет рисковать… Им нужна жертва. Убитая им. Чтоб свой , так уж свой , — навсегда. Им нужна голова Марины, поставленная на крыльцо у двери дьявола, в прямоугольнике яркого света… Принес — ты свой . Заходи, присаживайся… Клава? Забудь… Есть у нас и другие, бюст не хуже… И послушай наконец, что лежит на болоте…
Но она ведь мертва… Она наверняка мертва — окна без ставень, двери без свастик… Мертва… Точно мертва… Его просто проверяют — сможет? Не страшно ли, не брезгливо ли — тюк-тюк плотницким топориком по шее, была одна куча мертвой органики, стало две… А брезгливых нам не надо… Куда уж на болото за деньгой, брезгливым-то…
Нога не сгибалась. И никак не ощущалась — бесчувственный протез, что-то мертвое, не свое, чужое… Может, тут так и умирают — не вдруг, по частям, постепенно…
Сил нет… Он уже не опережал мертвых — расстояние постепенно сокращалось… Мертвые не глупы… Они знают, что даже самый медлительный преследователь догонит жертву, если не устает и никогда не останавливается…
Сил нет… В догонялки больше не поиграешь, значит, придется… Но за что, за что ему эта чаша?..
Ладно, дьявол… Ты выиграл… Ты получишь свое, и душу, и голову… Только расплатись честно, отдай, что обещал…
Дом Викентия появился из мглы неожиданно, — хотя холм с этой стороны лысый, хозяин здесь то ли специально не сажал, то ли после вырубил плодовые деревья и кусты… Лоб, разодранный колючками дикой малины, саднило. Топорик в руке казался неимоверно тяжелым.
Он распахнул калитку. За окнами без ставень — отблески слабого света… Свечи… Жива, подлюга?!.. Значит… значит… Да нет, мертва, мертва, мертва, ты получишь свой выигрыш, дьявол…
А потом он увидел людей. Живых. Настоящих. Люди стояли на холме, вокруг дома — Трофим, рыжий Генаха, Толян Форносов, еще какие-то, незнакомые… А это… ну точно, очкарик со свинофермы… Люди стояли молча. Никак не реагировали на появление Кирилла… Но лишь поначалу… А потом шагнули к нему, деловито и опять-таки молча. Чужая, мертвая нога снова подломилась, Кирилл упал на колени. И не поднялся… Хотел крикнуть: я свой , свой … почти… пустите меня к дому, что вам стоит, и я стану своим … Так ничего и не крикнул. Люди шагали к нему с равнодушными лицами. У каждого что-то в руках, что-то одно из трех: или вилы с насечками на длинных зубцах, или массивный колун, или маленький плотницкий топорик, такой же, как у Кирилла…
Все ясно… Дьяволу не нужен выигрыш, он и так берет своё, все, что только захочет…
Ни звука, ни слова — кадры из немого кино. Люди с серыми лицами посреди серой ночи…
Кирилл медленно опустился лицом на траву. И подумал: будет ли ему слишком больно?
Больно не было. На него никто не обратил внимания, прошли мимо, убыстряя шаг. Наконец появились какие-то звуки: топот, и невнятный мат, и хриплое дыхание, и удары по чему-то мягкому, и удары по чему-то твердому… И еще звуки, негромкие, но страшные: крик тех, кто не может кричать. Чьи легкие полны болотной мерзкой грязью. Кирилл впервые слышал крик мертвецов…
Вставать не хотелось, но он встал, медленно, с трудом — сначала на колени, потом на ноги. Вернее, на одну ногу. Успел увидеть расправу с третьим, последним, запоздавшим трупом: Трофим, утробно хекнув, чуть присел, и принял на вилы прущую вперед — казалось, неудержимо и неостановимо — тушу; тут же вторые вилы, и третьи, — с боков, кто-то сзади рубанул по поджилкам — и вот уже мертвец на земле, и уже почти не виден из-за сгрудившихся спин, и те же звуки — деловитые, уверенные. И тот же страшный, булькающий крик мертвеца… Лихо… Одного — лихо. Двух уже труднее, сам только что слышал, — с хрипом-матом, но можно… А если много?
Он смотрел, но пятился к крыльцу. Ковылял. Потом повернулся, но не шагнул даже на нижнюю ступеньку. Потому что встретился взглядом с Рябцевым. Тот стоял наверху. Опущенный стволами вниз обрез двустволки тускло отливал вороненой сталью.
— Вот, значит, как, — сказал Рябцев неприятным голосом.
И перевел взгляд с Кирилла на орудие, стиснутое в его руке. На плотницкий топорик, на игрушку, брошенную отцом сыну. Скривил губы, как будто хотел сказать: отдай, не твое… Но не сказал. Медленно, словно смертельно уставший, заскрипел ступенями вниз. Кивнул на дверь:
— Ты не ходи туда. Незачем. Нет ее уже… И смотреть уже не на что. И прощаться не с кем.
Там, внутри, лишь мертвецы, понял Кирилл. Почти все, восставшие сегодня из болота. Затихшие, неопасные, утолившие голод. Он знал, кем утолившие. Не знал лишь, как теперь ему…
— Н-но… я… — начал было он и осекся. Так что, все отменяется? Кто здесь главнее — дьявол или Рябцев?
Тут же сзади подскочил Лихоедов, потянул из стиснутых пальцев топорик, приговаривая:
— Так это… давай сюда, пошто он теперь-то, свои, чай, все кругом… А так пускай сходит, Петьша, пускай, большой уж парняха, привыкать пора…