Родительский день
Шрифт:
Кирилл не сопротивлялся, обмотанная черной лентой рукоять выскользнула из потной ладони. Значит, он свой … Не испугался, выдержал испытание, и теперь — свой … Он доживет до рассвета, и он узнает всё… И, наверное, поймет, что здешняя жизнь — правильная, не в деньге дело, просто правильная и настоящая, раз выбирают ее такие люди, как дьявол и Рябцев…
— Извини, парень, — сказал Рябцев, спустившись. Сказал с легким, но вполне искренним сожалением. — Я тебе зла не желал, да и теперь не желаю. Но так уж карта легла, что всем лучше будет…
Рябцев еще продолжал говорить прежним ровным тоном, а обрез уже
— Так что ж теперь… — Трофим Лихоедов разочарованно всплеснул руками над рухнувшим телом. — Так ведь сговорено всё ж был<О>, Петьша! Как, сталбыть, в избу зайдет, так окна-двери подпираем, — да и петуха! Куда ж я теперь его, без полголовы-то? А так бы в машину обоих пихнули — дескать, вмазались в столб на дороге, али в дерево, да и погорели, выбраться не успевши… Ну помучился б малёха, помираючи, — зато б всему обществу польза…
Он в сердцах пнул собственноручно изготовленную конструкцию — приколоченный к бревну щит из толстых неструганных досок.
— А я вот думаю: может, часом, и ты мертвец, Троша? — медленно сказал Рябцев. — С болота вылез, жижу смыл, рассвет перемучился как-то… Так и ходишь с тех пор, а живых вместо себя в землю норовишь…
Он задумчиво посмотрел на обрез, потом на Трофима, потом снова на обрез.
Лихоедов попятился. Знал: не тронет. С воего , какой ни есть, не тронет — а все одно не по себе стало… Шебутной мужик Петьша Рябцев, вечно жисть по-новому переделать норовит, да и другим кой-кому мозг<И> замутил… То вот, значит, музыкой болото окружать надумал, чтоб орала на всю округу, мертвяков обратно гнала… А деньга на ту музыку откудова? Болото, оно ж хоть и глыбкое, а без ума черпать — поздно-рано дно покажет… Али деды глупей нас были? Не-е-е, Петьша, умней были они, пусть и жили, институтов не кончаючи… Как раскумекали, что к чему, чем за деньгу платить надобно — так и сели тихо, не куролесили, мошной по городам не трясли, к чужим не совались и чужих не пускали… А нонче ему, Петьше, значит, «свежую кровь» подмешать засвербело, вы-рож-да-ем-ся, дескать, — а самого-то, небось, папашка со своей единокровной сестрой заделал, а как еще, коли с полуторадесяти семейств Загривье нонешнее, послевоенное начиналось, — да тока три мужика с войны на все те семейства и уцелели; не полнородная сеструха, да и ладно, — и ничё, не выродился Петьша, институтов накончал… Вот она ж, свежая кровушка твоя, — тута вот, на травке лежит, с мозгами наружу, и дерьма штаны полные. Не нужн<О> нам таких свежих кровей, нам как дедам бы, в родительский день до рассвету дожить, — да и ладно…
Рябцев ничего больше не сказал, сунул за пояс обрез, медленно пошагал к калитке. Без него закончат, не маленькие. Справятся…
— Так что, мужички? — обратился Трофим к остальным. — Давайте-ка, с богом… А то задует ветерок по утряни, искров на деревню нанесет… Стащите этого в избу, да и запалим…
…Рябцев шел по Загривью: плечи расправлены, походка пружинистая — но чувствовал себя старым, разбитым, ни на что не пригодным… И думал, что нынешний родительский день для него последний. Всё, укатали сивку здешние горки…
Он лишь не знал, КАК все произойдет.
Наберется ли он духу, перетаскает ли на болото все центнеры тротила, что скопил за два десятка лет, и вывезет ли на плотике на середину круглого озерца, — притягивающего, как магнитом, молнии июньских гроз…
Или все же не решится, просто зайдет в один вечер в сарай, клацнет зубами по дулу обреза — точь-в-точь как отец тридцать лет назад, когда сплошал, и двух семей не стало… Ба-бах! — живите сами, как знаете…
Возле серо-кирпичного здания магазина Рябцев вдруг понял, что не перезарядил обрез. Да уж, укатали, укатали… Расслабился, стареет, видать… Не мешкая, вставил патроны.
И то ли от мысли, что мог вполне сейчас — считай, безоружный — на последыша напороться, то ли просто от того, что у самых дверей лавки остановился, вспомнил: Матвей Левашов, первый электрик послевоенный, вообще лишь с хлебным ножом на работу ходил — с длинным, острым… Так и отработал-то всего-ничего: ножик, он только против живых хорош, а обрез для всякого сгодится.
Зарево, вставшее над домом Викентия Стружникова, было видно даже отсюда, с противоположного конца деревни. И к нему присоединилось другое, набухавшее над дальним лесом…
Но там ничего не горело — к Загривью приближался рассвет.
ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА
Меня часто спрашивают, — и хорошие знакомые, и не очень хорошие, и вообще не знакомые: Виктор, ты же умеешь (вы же умеете) неплохо писать, так зачем же пишешь (пишете) такую… — далее следует слово, градус экспрессии которого зависит от общей культуры спрашивающего. А также от степени нашего знакомства.
Зачем, зачем… Нравится!
Всё очень просто: когда с людьми — с простыми, с обычными людьми, не с облепленными мускулами суперменами и не с идеальными положительными героями, — происходит нечто кошмарное и запредельное, то все наносное и искусственное слетает, как шелуха с зерна. Остается настоящее . О нем и пишу.
Да, мы вот такие…
Неприглядно?! Даже отвратительно?!
Может, попробуем стать лучше?
Впрочем, я не о том…
Нет смысла объяснять задним числом идею книги: кто способен понять, уже понял. Кто не способен… И для вас что-нибудь найдется подходящее. Кровушки? Да хоть ведро! Тема сисек? Раскрыта полностью! Зомби, опять же, порой пробегают…
Но я снова не о том…
Так вот: большинство реалий романа взято из жизни — да-да, не удивляйтесь. Лиса на дороге, коробочка с зубами, часы с гирями, телефон «Алтай» и радиола «Ригонда», пластинка «на ребрах» и т. д. и т. п. — видел, слушал, обонял, держал в руках… Странные моменты боевого пути ДНО-3 вполне соответствуют исторической действительности. Равно как и изыскания юной советской науки, касающиеся воскрешения мертвых вообще, и главного мертвеца страны в частности, и прочих малоаппетитных вещей.
Лишь часть топонимов и имена всех персонажей, — выдуманы. Все деревни с названием Загривье (а их немало на российских просторах) — не имеют к рассказанной истории отношения. Но фамилия мельком упомянутого профессора, воскрешавшего мертвых, — Каммерер, — не дань модному ныне постмодернизму. Именно так и звали этого загадочного персонажа, действительно приехавшего в Советскую Россию, чтобы вернуть скорбящему мировому пролетариату его почившего вождя…
Что «вермахт» и «интернет» — имена собственные, мне известно. И если у кого-то возникли закономерные вопросы, отвечаю: пишу их с маленькой буквы по причинам, к правописанию никак не относящимся. Глагол «сграфоманить» — мой неологизм, имею, как автор, право…