Родительский дом
Шрифт:
Такое заявление сына Гурлеву тоже показалось резонным. Строить надо не на год, даже не на десять-двадцать лет. Пройдут, может, немногие годы, и то, что с таким трудом сейчас будет без дальнего расчета сделано, — станет обузой.
— Вообще, тоже надо подумать! — сказал он, а затем озабоченно справился: — Ты, Федор Тимофеич, наверно, еще не обедал? Заморим мы тебя!
— Днем я ходил в магазин — выпил томатного соку и пожевал хлеба с колбасой.
— Извини, пожалуйста!
— Не велика беда! — добродушно мотнул головой Чекан. — Поесть успеем!
— Володя! А у нас дома найдется что-нибудь горяченькое? — на
— Как обычно: борщ и жаркое!
— Ну и повар! — засмеялся Гурлев. — Каждый день одно меню! Пока матери дома нет, набьет борщами оскомину. Ну, однако, Федор Тимофеевич, чем богаты, тем и рады. Пойдем заправляться! А свои листы оставь тут. Володя их соберет, сложит в шкаф. Слышь ты, прораб! — сказал он сыну, а затем обратился к старикам: — Прощения прошу!
Когда спустились с крыльца и пошли вдоль палисадника, Чекан тронул Гурлева за руку:
— Так в чем же проблема, Павел Иваныч?
— Э, сущая ерунда! — с досадой на себя отозвался Гурлев. — Сначала сильно расстроился, а сегодня одумался. Тебя зря с места поднял.
— При чем же Согрин?
— Володька на его внучке решил жениться!
— И все?
— Ну ты меня пойми: как я мог среагировать?
— Вполне понимаю — пришлось одолевать психологический барьер!
— То ли психологический, то ли черт его знает, какой! Неприятно все-таки! Любого на мое место поставь, так он тоже задумается. Прошлое вроде бы уже далеконько осталось, а вспоминать о нем трудно. Какая-то связь между прежним Гурлевым и мной не обрывается. Жизнь того Гурлева и моя сегодняшняя жизнь, хоть и не схожие, зато корень у них один. Стало быть, не могу я быть равнодушным к тому, что было, если не хочу того Гурлева осрамить. Тот боролся с кулачеством, а я породнюсь.
— С бывшим, имеешь в виду!
— У сердца память прочнее, чем у головы. Оно и не желало признать. Ну, а Володьке на это смотреть не приходится. Чужая жизнь, даже отцовская, это вроде фильма о прошлом. Посидел в кино, поахал от удивления и сочувствия, а вышел на улицу — отправился свою зазнобушку провожать. Мне Володька однажды сказал: «А что особенного, батя, ты сделал, чем бы я, твой сын, мог гордиться?» И в самом деле, если здраво рассудить, то самый я обыкновенный работник, каких в районе и в области не перечтешь: одни на войне Родину защищали, другие на производстве стараются, а я простой хлебороб. Не герой, не академик. Смолоду бьюсь за хлеб для всех. Другие люди металл плавят, машины делают, заводы строят, а я обязан накормить их хлебом. Значит, Володька прав! Тут сказывается, однако, не то, что он не ценит моей жизни, а наоборот, смотрит шире и дальше моего. Но вот намерение его жениться на Татьяне Согриной сразу принять не мог.
— Почему?
— Неожиданно получилось. Вдруг ни с того ни с сего: собираюсь, говорит, жену в дом привести.
— Наши парни хотят быть самостоятельными, — засмеялся Чекан. — А невеста хоть недурна собой?
— Совсем не дурна. И умом толковая. Один изъян — это дед!
— Неужели он жив еще?
— Час тому назад я виделся с ним. К дочери зачем-то приехал.
— Ну и как же беседа прошла?
— А ничего! Я опасался — не закипело бы сердце…
— Удалось сдержаться?
— Как-то все само собой обошлось. Сегодняшнему Гурлеву не о чем разговаривать с прежним Согриным.
— Это, мне кажется, правильная
— Всего, что есть хорошего в мире!
— Так очень ли важно при этом регулировать их любовь? Кого можно любить, а кого-то нельзя.
— Спешат!
— Им все же виднее. Лишь бы людьми остались.
— Вот я Володьке и говорил: не потянет ли его Татьяна в сторону от главной дороги? Согрин ее все же приманивает к себе мелкими подачками: золотыми колечками, часиками, разными побрякушками. И наследство не малое ей же оставит, нажитое за чужой счет. Приятно ли сознавать, что мой сын тем же наследством станет пользоваться?
Подходили уже к дому Гурлева, когда позади услышали топот. Кто-то бежал следом. У калитки Гурлев попридержал Федора Тимофеевича, остановился сам.
— Вот оказия! Еще кому-то понадобилось…
Запыхавшись, подбежала соседка Крюковых Маремьяна, женщина ко всяким бедам участливая.
— Варька умирает… Анфиса Павловна послала к тебе!
— С чего вдруг? — тревожно спросил Гурлев.
— Разродиться не может… машину надо, в Калмацкую больницу везти!
— Растрясет на моем «газике»!
— Может, я увезу на «Волге»? — предложил Чекан.
— Обожди, Федор Тимофеич, — сказал Гурлев. — Иди пока в дом, а я схожу к Крюковым, проясню!
Но Чекан не отстал и пошел вместе с ним.
Везде в домах светились огни. Вдалеке за озером вспыхивали зарницы. Неуверенно выглянул из-за тучки тонкий серпик луны и закрылся снова.
— Плохо, что самого Ивана сейчас нет дома, — озабоченно сказал Гурлев. — Я его с горючим в поле послал. Пусть бы сам побегал и узнал, как жену расстраивать в ее положении…
В оградке у Крюковых несколько соседок, собравшись в кучку, вполголоса судачили. В доме слышался стон. Анфиса Павловна, расстроенная, вся в слезах, встретила Гурлева в сенцах.
— Я ничем уже помочь не могу, Павел Иваныч, — доложила она, вытирая халатом глаза. — Плохо Варваре. Боюсь, не выживет!
— А в Калмацкое можно везти?
— Тоже боюсь! Не довезем.
Допытавшись у Анфисы Павловны, почему именно Варвара не может разродиться, Чекан вспомнил, что в таких случаях из города посылают санитарный вертолет со специалистом или же саму роженицу доставляют в городскую больницу, в отделение, которым заведует Аганя. А позвонить ей отсюда не составляло труда.
— Час или два Варвара еще продержится? — спросил он у Анфисы Павловны.
— Попробую продержать, — ответила та.
В правлении Гурлев долго стучал пальцем по рычажку телефона, пока районная телефонистка наконец отозвалась.
— Гурлев говорит из Малого Брода, — крикнул он в трубку. — Соедини меня с городом. Как это занято? Сначала спала на дежурстве, а теперь уже линия занята! Разъедини и дай мне по срочному заказу! И так не можешь? Тогда дай «молнию»! Слышишь, «молнию» дай! И этак не можешь? Почему? Секретарь райкома разговаривает. Ладно, присоедини меня к его телефону. Нельзя? Соедини, говорю! Ясно! — Он обождал немного, затем спросил ровнее: — Это вы, Петр Григорьевич? Я Гурлев. Извините, оборвал ваш разговор. Беда у нас. Женщина может умереть. Минуты нельзя терять. Ну, спасибо! — И, приложив ладонь к трубке еще раз, повторил: — Давай срочную, девушка!