Родная моя сторона
Шрифт:
Конечно, тренировки я не бросила. Стала ходить в секцию тайно, всегда успевая помогать маме в домашнем хозяйстве. Зато научилась правильному дыханию!
Однажды, когда отрабатывали лыжную технику на малой петле, заметила сосну – большую, росшую в окружении маленьких сосёнок. Будто бы наседка с цыплятами… или как наша группа вокруг тренера, когда он велит остановиться и посчитать пульс на шейной артерии!
После занятия я подошла к этой сосне, прижалась к стволу, набираясь сил. Уловив запах смолы, сняла перчатку, чтобы отковырнуть кусочек и пожевать вместо жвачки.
По пути домой встретила соседа Вову из параллельного класса – вот кто никогда не простужался: в любую погоду ворот нараспашку, алый пионерский галстук по ветру. И доверила ему секрет о моих тренировках.
И всё-таки я открылась маме, месяца через два, в мой день рождения. Мама молча и внимательно меня выслушала, казалось – она смирилась с моим выбором.
А потом, уже не таясь, я рассказала ей, что летом хочу поехать в спортивный лагерь, и после ещё и ещё раз повторила это. Мама только хмыкала в ответ, а я, решив, что она со мной согласна, очень радовалась.
Незадолго до моего отъезда в лагерь мама пошла в отпуск и неожиданно затеяла ремонт. Мы всегда всё дома делали сообща, вот и теперь бок о бок белили, красили. Дом наполнился резким запахом краски, под ногами шуршали газеты, найти ничего нельзя было – часть вещей убрали по коробкам, чтобы не испачкать. Каждое утро я вставала и надеялась – вот, к вечеру закончим! Докрасим, доклеим!.. Наступал вечер, оглядывалась и понимала: – нет, конца ещё нет…
И вот, наконец, подошло время моего отъезда.
– Нет, – твёрдо сказала мама, – что ж поделаешь!
– Ты меня не отпускаешь в лагерь? – не желая верить в то, что говорю, переспросила я.
– Нет, – повторила она.
Перепачканная известью, стояла в ванной, глядя на себя в наше маленькое старое зеркало, ревела, умываясь холодной водой, и снова принималась реветь, но мама не сдавалась:
– Знаешь что, доченька? – отрезала она. – Сначала дело, а финтифлюшки потом!
– Финтифлюшки? Ты называешь мою мечту… Я замолчала, глядя, как мама упрямо скребёт стену, выравнивая угол. – Хорошо.
– Умойся, – устало сказала она. – И не реви. Принеси ведёрко из прихожей.
Все уехали в лагерь без меня. Теперь меня не радовали любимые песни, не хотелось что-либо делать; спасали только книги, которые читала подряд. Закрывала последнюю страницу – брала следующую, лишь бы время шло быстрее, и скорее проходила моя обида.
В конце той, тяжкой для меня недели, ребята из нашей пятиэтажки за домом, на полянке между деревьев, собрались испечь картошку. Я по-прежнему грустила, всё вокруг казалось хмурым и безрадостным. Больше всего мне хотелось сесть в угол и сидеть там, отвернувшись к стене, но, видя, как они готовят костёр, вышла к друзьям, захватив перфокарты, словно обрывки моей несбывшейся мечты.
– Вот здорово! – обрадовался Вова моим вешкам для трассы, откладывая в сторону газету «Пионерская правда». – Хорошо, что принесла растопку, мне газеты нужны… Кстати, стихи мои в «Пионерке» напечатают, представляешь?
– Ты… молодец, это здорово! – нашла в себе силы улыбнуться.
Вдруг вместе со мною улыбнулось небо.
Присмотрелась к Вове. Как он ловко движется, управляясь с костром, и как играет рисунок на его лице: свет перетекает в тень и наоборот. Чёрная полоса… Белая… Финтифлюшки…
Потом присела на ящик и стала смотреть в огонь. Языки пламени вспыхивали, как разметка на трассе. А Вова ходил рядом и говорил, говорил, пытаясь меня растормошить: «Ты спросишь, почему уверен, что стихи появятся в газете? Прикинь, у меня редакция запросила фотографию!»
Последнее слово вдруг обожгло меня… и в памяти мгновенно прокрутилось несколько мгновений из недавнего злосчастного ремонта.
…Мама готовила завтрак; я в комнате освобождала сервант. Коробка от конфет внезапно выскользнула из рук, рассыпались бумаги. Села на корточки, не глядя, сгребла какие-то письма и положила на место. Рядом валялся диплом педучилища и фотография. Подняла её и встала у окна.
На снимке… да, это моя мама, но ещё худенькая, как тростинка, со стайкой ребятишек, на лесной поляне, окруживших её, доверчиво глядящих, улыбающихся… На обороте чернильным карандашом: «Экскурсия по природоведению, 1953 год».
Вообще-то в нашей семье фотографии размещены в альбомах, а самые важные – висят на стене. Почему же эта спрятана? Во время завтрака спросила о фотографии. Мама, помолчав, ответила:
– В молодости учила детей в далёкой деревне. Но проверяющий из района написал плохой отзыв о моей работе, и уволилась. Может, теперь бы разумнее поступила. А тогда вспылила: как это так – инспектор за один и тот же урок устно хвалил, а написал всё иначе? Это лицемерие. Будто крылья отрубили… А какие у меня были славные ребятишки!.. Короче, Яна, иди на инженера. Это надёжнее.
Я молча смотрела на маму. А если бы не нашла эту фотографию? Мама бы заговорила со мной об этом? Подумав, достала из портфеля калькулятор и протянула маме со словами:
– Забери, пожалуйста! Только не указывай мне дорогу, ладно? У меня – свой путь.
Мама лишь отмахнулась и убрала калькулятор в ящик стола.
…Я смотрела на костёр, в который Вова только что подложил несколько сухих веток. Мысль появилась у меня словно из ниоткуда. Важная мысль, такая важная, что я чуть не вскрикнула сквозь слезы: «Мамочка! Пойми: не хочу работать с железками! Это важно и нужно, но я – не хочу! Люблю лыжи, люблю бегать в лесу и хочу учить младших тому, что умею сама!» Но ведь мама хотела меня уберечь от предательства, она вовсе не от меня отмахнулась, не от моей мечты. Отмахнулась, потому что я её не понимала. А она – меня.
Вовин голос вернул меня в лето.
– А вот и картошка готова! Берёшь, Яна?
Я встала с ящика, сказала: «Да, Вова» – и разжала кулак, протягивая ему руку. Вова, обжигаясь, осторожно положил мне в ладонь картофелину, горячую, чёрную от золы, ароматную. Перекидывая её с ладони на ладонь, чтобы не обжечься, ощутила боль в горле и сразу вспомнила про ту сосну, и смолу из пореза на коре, и сосёнки вокруг. Мне так захотелось показать её Вове, ничего не объясняя и не говоря. Просто прийти с ним туда и показать.