Родни Стоун
Шрифт:
Да простит меня бог, но как радостно забилось мое сердце, а матушкино - и ведь оно было совсем рядом с моим - разрывалось от горя!
– О, матушка!
– воскликнул я.
– Неужели в Лондон?
– Сперва в Брайтон, он хочет представить тебя принцу. А на следующий день в Лондон, там ты познакомишься с высокопоставленными особами, Родди, и научишься смотреть сверху вниз... смотреть сверху вниз на своих бедных, простых, старомодных родителей.
Я обнял ее, желая утешить, но она плакала так горько, что, хоть мне и минуло уже семнадцать и я считал себя мужчиной, я и сам не выдержал и заплакал, но у меня не было женского умения
– Вот бы Чарльз порадовался, если бы видел, как мы отвечаем на его доброту!
– сказала она.
– Успокойся, милый, не то ты его разбудишь.
– Если вы так горюете, я не поеду!
– воскликнул я.
– Нет, дорогой, тебе надо ехать, ведь, может, у тебя за всю жизнь не будет другого такого случая. И подумай, как мы будем гордиться, когда услышим твое имя среди имен высокопоставленных друзей Чарльза! Но только обещай мне не играть в карты, Родди. Ты ведь слышал сегодня, что из этого порой получается.
– Обещаю, матушка.
– И пить будешь с осторожностью, да, Родди? Ты молод и к вину непривычен.
– Да, матушка.
– А еще держись подальше от актерок, Родди. И не снимай теплого белья до самого июня. Молодой Овертон оттого ведь и умер. Одевайся со тщанием, Родди, чтоб дяде не пришлось за тебя краснеть, - он ведь славится своим вкусом. Делай все, как он тебе велит. А когда ты не в свете, надевай свое домашнее платье коричневый сюртук у тебя еще совсем как новый; да и синий можно носить, только надо его погладить и сменить подкладку, - тебе их хватит на все лето. Я достала твой воскресный сюртук с нанковым жилетом, и коричневые шелковые чулки, и туфли с пряжками, ты ведь завтра поедешь к принцу. Смотри по сторонам, когда будешь в Лондоне переходить улицы. Говорят, там экипажи так мчатся, что и вообразить невозможно. Перед сном аккуратно складывай одежду, Родди, и не забывай помолиться на ночь - тебе предстоят многие искушения, милый, а меня поблизости не будет и я не смогу тебя от них уберечь.
Так, обхватив меня теплыми, мягкими руками, матушка учила и наставляла меня и напоминала мне о моих обязательствах перед нашим миром и перед миром иным, так готовила она меня к тому великому шагу, который мне предстояло совершить.
Дядя к завтраку не вышел, но Амброз сварил чашку шоколада и отнес к нему в спальню. Когда же в полдень он наконец появился, он был так хорош - волосы вьются, зубы блестят, глаза смеются и перед одним это чудное стекло, а манжеты кружевные, гофрированные, белые как снег, - что я не мог отвести от него глаз.
– Ну, племянник, как тебе нравится мысль поехать со мной в Лондон? спросил он.
– Благодарю вас, сэр, за вашу доброту и участие ко мне, - сказал я.
– Но смотри же, не заставляй меня краснеть, Родди. Если мой племянник желает быть мне под стать, он должен выглядеть лучше всех.
– Он отпрыск доброго корня, сэр, - сказал мой батюшка.
– Придется его хорошенько отполировать. Bon ton14 - вот главное, дорогой мой. И тут дело не в богатстве. Одним богатством этого не добьешься. У Золоченого Прайса сорок тысяч фунтов годового дохода, а одевается он чудовищно. На днях я видел его на Сент-Джеймс-стрит и, поверите ли, так был шокирован его видом, что вынужден был зайти к Берне выпить рюмку коньяка. Нет, все дело, разумеется, в природном вкусе и в умении следовать советам и примеру людей более опытных, нежели ты сам.
– Боюсь, Чарльз, что гардероб у Родди слишком провинциальный, - сказала матушка.
– Мы этим займемся в городе. Посмотрим, что для него смогут сделать Штульц или Уэстон, - ответил дядя.
– Только придется Родди нигде не показываться, пока не будет готово его новое платье.
От такого пренебрежения к моему лучшему костюму матушка покраснела, и это не укрылось от дяди, ибо у него был глаз на подобные мелочи.
– Это отличный костюм для Монахова дуба, сестра, - сказал он.
– Но пойми, на Пэл-Мэл он будет выглядеть несколько старомодно. Предоставь мне об этом позаботиться.
– Сколько денег нужно молодому человеку в Лондоне, чтобы одеваться? спросил батюшка.
– Светский молодой человек, если он бережлив и благоразумен, вполне может обойтись восемьюстами фунтами в год, - ответил дядя.
У моего бедного батюшки вытянулось лицо.
– Боюсь, сэр, что Родди придется довольствоваться его нынешним гардеробом, - сказал он.
– Даже при моих призовых...
– Что вы, сэр!
– возразил дядя.
– Я должен Уэстону больше тысячи, так что лишние несколько сот ничего тут не изменят. Раз мой племянник едет со мной, я беру на себя все заботы о нем. Это - дело решенное, и я отказываюсь продолжать этот разговор.
И он взмахнул своими белыми руками, словно отметая все возражения.
Родители мои пытались его поблагодарить, но он не дал им и слова вымолвить.
– Кстати, раз уж я оказался в Монаховом дубе, надо мне тут сделать еще одно дело, - сказал он.
– Тут ведь живет боксер по имени Гаррисон, который однажды чуть не сделался чемпионом. В те дни мы с несчастным Эйвоном были его главными поклонниками и покровителями. Я бы хотел с ним поговорить.
Вы, конечно, представляете, с какой гордостью я шествовал по улице, сопровождая моего великолепного родича, и как радовался, видя уголком глаза, что все жители подходят к дверям и окнам, чтобы на нас поглядеть. Чемпион Гаррисон стоял подле кузницы и, увидев моего дядю, снял шапку.
– Господи боже мой! И как же это вас занесло в Монахов дуб, сэр? Вот увидал вас, сэр Чарльз, и сразу про старое вспомнил.
– Рад заметить, что вы прекрасно выглядите, Гаррисон, - сказал дядя, окинув его взглядом.
– Что ж, неделя тренировки - и вам опять не будет цены. Думаю, вы весите не больше ста девяноста фунтов.
– Сто девяносто два, сэр Чарльз. Мне уже сороковой год, а руки и ноги у меня хоть куда, да и дыхание тоже. Если бы моя старуха освободила меня от зарока, я бы еще померялся силами с любым молодым. Слыхал я, из Бристоля недавно понаехали сильные боксеры.
– Да, бристольский желтый платок последнее время всех забивает. Как поживаете, миссис Гаррисон? Вы меня, наверно, не помните?
Она вышла из дому, и при виде моего дяди ее усталое лицо, на которое давний страх, казалось, наложил свой отпечаток, стало вдруг жестким и словно бы окаменело.
– Я очень даже хорошо вас помню, сэр Чарльз Треджеллис, - сказала она. Уж не за тем ли вы пожаловали, чтобы уговорить моего мужа вернуться на старую дорожку?
– Вот она всегда так, сэр Чарльз, - сказал Чемпион, положив свою ручищу на плечо жены.
– Я ей пообещал, и уж она нипочем не вернет мне мое слово! Другой такой хорошей да трудолюбивой жены не сыскать в целом свете, только вот бокс она не жалует, это уж верно.