Родники мужества
Шрифт:
Политотдел корпуса тогда строго указал на эти упущения командирам и членам партийных комиссий соединений. Обратил их внимание на необходимость безотлагательного рассмотрения таких заявлений. Ряды коммунистов в частях и подразделениях заметно пополнились. Так, в 346-й стрелковой дивизии было рассмотрено 117 заявлений и 95 лучших бойцов и командиров приняты кандидатами в члены ВКП(б). В 91-й стрелковой дивизии коммунистами стали 109 воинов.
Я доложил командарму и о том, что в эти дни во всех частях и подразделениях корпуса прошли собрания личного состава и митинги, на которых бойцы и командиры [66] призваны с честью выполнить поставленную перед ними задачу, равняться в бою на коммунистов и комсомольцев. Сказал и о том, что после митингов многие воины также подавали заявления о вступлении в партию. Некоторые заявления совсем короткие. «Прошу считать меня коммунистом» — так написали, например, красноармейцы Харычев, Русаков, Шмаков, Рябикин, Рожнев и многие другие. Но от этого ценность подобных заявлений конечно же не уменьшается.
В заключение я заверил генерала Я. Г. Крейзера, что коммунисты, весь личный состав корпуса морально подготовлены к предстоящим боевым испытаниям, хорошо знают свои задачи и горят желанием с честью выполнить их.
Командующий внимательно выслушал мой доклад. Потом сказал, обращаясь одновременно и ко мне, и к генералу И. И. Миссану:
— Сделано немало, это похвально. Только прошу вас в последующем также не накапливать дела по приему в партию. Разрешайте их оперативнее. Это важно и для тех, кто хочет стать коммунистом, и для поддержания высокого боевого настроя корпуса и армии в целом.
Мы понимали заботу Якова Григорьевича. Она у него шла от горячего желания иметь сильные духом, дисциплинированные части, способные решать самые сложные задачи.
Забегая несколько вперед, скажу, что Яков Григорьевич не раз еще наведывался потом в политотдел нашего корпуса и у нас с ним сложились самые добрые отношения. Они еще больше укрепились несколькими месяцами позже, когда я стал уже начальником политотдела армии.
Эта деловая дружба продолжалась и после войны. Мы часто встречались, вспоминали былые сражения, снова и снова переосмысливали пережитое. Во время одной из таких бесед генерал Я. Г. Крейзер — в ту пору он возглавлял курсы «Выстрел» — выразил пожелание создать книгу о славных делах 51-й армии на полях Великой Отечественной войны.
— Вы политработник, вам и карты в руки, — улыбнулся он. — А мы, ветераны, поможем вам в подборе материалов.
Так возник замысел этих мемуаров. [67]
К сожалению, Якову Григорьевичу не удалось оказать обещанного мне содействия. Тяжелый недуг уже тогда подтачивал его здоровье. Не помогла ему и хирургическая операция. Осенью 1969 года нашего фронтового командарма не стало...
* * *
Но вернемся снова в весну 1944 года.
В канун наступательных боев я, естественно, постоянно находился в частях и соединениях корпуса. Надо было более подробно ознакомиться с партийно-политической работой в ротах, в частности в 346-й Дебальцевской стрелковой дивизии.
Прибыв в соединение, сразу же направился к начальнику политотдела дивизии полковнику А. С. Пантюхову. Попросил сопроводить меня в какое-либо подразделение переднего края. По его усмотрению.
— Конечно же сначала навестим комбата Хажпаго Гатажокова из тысяча сто восемнадцатого полка, — не задумываясь предложил Андрей Спиридонович и добавил: — Храбрейший комбат! Интереснейшая личность. С небольшими, правда, причудами. Но с кем подобного не бывает?! К тому же добрые причуды подчас тоже нужны, с ними воевать веселее...
— А что собой представляют эти комбатовские причуды? — заинтересовался я.
— Э-э, тут в двух словах и не скажешь, — рассмеялся Пантюхов. — Ну вот, к примеру, два таких случая. Взяли как-то ребята Гатажокова в плен группу гитлеровцев. Спрашивают у комбата: «Что делать?» Тот подумал, вздохнул: «Надо вести в тыл». А вздохнул потому, что снимать с позиций людей для конвоирования ему совсем не хотелось. И так каждый человек на счету. И что же? Комбат приказывает одному из автоматчиков: «До переправы поведете всю группу один. А чтоб не разбежались, посрезайте-ка с брюк подопечных пуговки. Пусть они руками поддерживают свои хаки. Так-то вернее будет...» Не знаю, — развел руками Андрей Спиридонович, — может, автоматчику и не пришлось производить эту операцию — гитлеровцы и без того никаких попыток к бегству не предпринимали, — но о распоряжении Гатажокова вскоре стало известно бойцам всего переднего края. Вот уж смеху-то было! [68]
В другой раз при взятии села в руки его красноармейцев попался эдакий любитель курятины: в ранце пленного нашли обезглавленную хохлатку и пару десятков яиц. «Курицу ощипать и — в котел, — распорядился Гатажоков. — А перья ссыпать обратно в ранец. Туда же и яйца. Пленного отпустить. Пусть несет этот «подарок» своим. Да заодно и накажет, чтобы приготовили для нас яичницу. Скоро прибудем к столу».
— Ну уж вот это-то черт знает что! — невольно вырвалось у меня. — Да за это...
— Может, вы и правы, товарищ полковник, — задумчиво сказал Пантюхов. — Я и сам поначалу-то... Но... Видели бы вы, с каким улюлюканьем провожали бойцы этого «курятника»! Сколько удали было в их глазах! И подумалось: а ведь такие моменты тоже нужны. Они снимают напряжение, воодушевляют бойцов. — Начподив помолчал. Потом заметил: — Он, Гатажоков, хотя и своеволен порой, но вот бойцы в нем души не чают. А это, думается, важнее...
Я промолчал. А вскоре мы с Пантюховым направились в батальон.
...Комбат располагался в довольно крепком блиндаже, оборудованном в снарядной воронке.
— О, здесь даже накатик имеется! — осмотревшись, сказал я.
Мое удивление было вполне понятным. Накат для безлесной степи представлял немалую роскошь.
— Бойцы натаскали, — пояснил Гатажоков. — Из «гнилого моря». Это — остатки мостовых конструкций, разбитые бомбежкой...
Беседа с комбатом поначалу не клеилась. О делах вверенного ему батальона Гатажоков проинформировал коротким, как сводка, докладом и умолк.
— Мне сказали, что в вашем батальоне бойцы — как на подбор. Орлы! — решил я хотя бы этим расшевелить его. И попал, как говорится, в самую точку.
— Так точно, товарищ полковник! — сразу же оживился комбат. — Ребята что надо! С такими и в огонь, и в воду...
По тому, как загорелись глаза у Гатажокова, было видно, что он и любит, и хорошо знает своих подчиненных. Больше того, гордится ими, их ратными делами. Подумалось: а ведь именно в этом истоки его авторитета. [69]
— У нас много храбрых бойцов и командиров, — продолжал между тем Гатажоков. — Одна рота старшего лейтенанта Субачева чего стоит! Ну а в ней... Геройски воюют парторг Федоров, красноармейцы Удод, Григорьев... Всех не перечислишь...
Действительно, о роте старшего лейтенанта И. П. Субачева на плацдарме буквально ходили легенды. Она не раз участвовала в дерзких вылазках, из любой переделки выходила неизменно победительницей.
В этой роте я, естественно, побывал в первую очередь. Затем мы с полковником Пантюховым посетили еще целый ряд рот и батальонов, побеседовали с командирами, бойцами, парторгами. Впечатление осталось хорошее. Все люди настроены по-боевому, с нетерпением ожидают большого дела.
Изучая состояние партийно-политической работы в подразделениях 346-й дивизии, я в первую очередь интересовался, какими формами и методами она ведется, доходит ли партийное слово до ума и сердца каждого бойца, как оно вдохновляет его на ратные подвиги. Спрашивал, часто ли бывают в ротах и батальонах представители политотдела соединения. К чести работников подива, они многое сделали для мобилизации личного состава на успешное решение предстоящих боевых задач.