Родные и близкие. Почему нужно знать античную мифологию
Шрифт:
Да в конце концов, что ему до этого? Пусть корчатся и дёргаются как хотят, если им нравится, но при чём тут он, почему он должен на это смотреть? И Варя тоже… Он видел, что с самого начала ей было не по себе среди этих самодовольных и самоуверенных людей. Она чувствовала себя затерянной и ненужной, как бедная родственница. Она и была бедной. Надела свое лучшее платье и единственную драгоценность, которая вовсе не драгоценность, — маленький кулончик «слезка» из горного хрусталя на серебряной цепочке. Какими старомодными и жалкими выглядели и её платье, и кулончик здесь, среди
— Пошли отсюда, — шепнул он ей.
— Куда?
— Домой. Нечего нам здесь делать.
— Что ты, разве можно?! — ужаснулась Варя. — А как же Боря? Он же обидится!
— Он и не заметит. Вон как нарезает винта вместе с этими припадочными… И Димка там же. В конце концов, ты больной человек, устала, вот и всё. У меня и то башка разламывается от грохота… Пошли, пошли.
И они ушли. Ухода их действительно никто не заметил.
Борис примчался на следующий день, исполненный обиды и даже готового прорваться негодования.
— Как вы могли? Зачем вы это сделали? Чтобы меня перед всеми опозорить? Для чего вы устроили демонстрацию? Где это видано, чтобы отец и мать ушли со свадьбы сына? Это же просто неприлично!
— Ну-ка сбавь тон, — сказал Шевелев. — Никакой демонстрации не было. Маме стало нехорошо, вот мы и уехали. И позора не было — никто не заметил. Ты тоже.
Обида оказалась не слишком глубокой, её тут же сменили участие и тревога.
— Но почему мне не сказали? Я бы дал команду, чтобы отвезли.
— Как видишь, сами добрались. Так что тебе не обучать нас приличиям, а следует сказать спасибо, что тебе настроения не испортили.
— Извини, сорвалось сгоряча… Как ты сейчас, мамочка? Врача не вызывали? Может, я съезжу, привезу знакомого кардиолога?
— Не надо, не надо, — сказала Варя. — Я отлежалась, мне лучше… Ты не обижайся, Боренька. Уж очень было шумно и многолюдно, я не привыкла к такому многолюдью…
— Что я мог поделать? — сокрушенно, но и не без гордости развел руками Борис. — Меньше никак было нельзя. Положение, как говорится, обязывает.
— Столько народу и вообще всего, — сказала Варя, — целый оркестр, это, должно быть, стоило бешеных денег…
— Не беспокойся, мамочка, дебет превысил кредит. Подарки всё оплатили…
— Жаль, я не видела… Хорошие вещи подарили?
— Какие вещи? Деньги дарили — каждый вручал конверт. Ну, ты сама понимаешь, надо быть жлобом, чтобы на свадьбу сунуть десятку… Так что банкет меня не разорил.
— А кто этот руководящий ухарь, — спросил Шевелев, — вокруг которого ты танцевал и который потом посуду бил?
— Так уж посуду — всего один бокал… Да и по обычаю так полагается. Это — Василий Васильевич, коммерческий директор нашей фирмы.
— Что же он конвертика не сунул?
— Он не конвертик, батя, он мне такой подарок сделал, что ни в какие конвертики не засунешь. То есть не лично он, конечно, но без него мне бы много лет ждать пришлось…
У двери позвонили, пришел Устюгов.
— Привет, привет! — сказал он. — Как прошло бракосочетание? На радость гостям ты спел эпиталаму «Пою тебе, бог новобрачных, бог Гименей»? Не пел? Напрасно! Старомодно, но красиво… Особенно когда поет Лисициан.
Лицо Бориса было отчужденно.
— А что же вы, Матвей Григорьевич? Значит, командировки у вас не было, вы просто не захотели прийти?
— Не следует подозревать старших во лжи, дорогой мой. Командировка была, но не состоялась. Противоестественный гибрид искусства с производством, который называется кинематографом, — штука совершенно невменяемая. При множестве планирующих и контролирующих инстанций в нём никогда не известно, что произойдет через день или даже через час. Например, облака закрывают солнце, и всё производство останавливается, искусство тоже… Вот так примерно произошло и с нами. Мы ждали лихтвагена, но группа, в которой он был занят, со съемок не вернулась, а когда она вернулась, было поздно уже и для съемок, и для свадьбы… Так что, пожалуйста, не надувайся и не делай вид, что ты кровно оскорблен. Я склонен думать, что мое отсутствие вряд ли было замечено, во всяком случае оно не омрачило торжества. Тебя я уже поздравил авансом, а мои поздравления супруге передашь ты.
— Нет уж, теперь придется вам самому… Как ты себя чувствуешь, мамочка? Тебе нужно лежать или ты можешь выходить?.. Вот и прекрасно! Тогда сейчас поедем все ко мне.
— Зачем?
— Во-первых, Алина не будет думать, что вы имеете что-то против неё…
— Ну, ради этого… — сказал Шевелев.
— Не только ради этого. Я хотел ещё вчера показать, но вы уехали…
— Это совсем не тот дом, — сказала Варя, когда черная «Волга» остановилась у подъезда девятиэтажного здания.
— В том-то и дело, мамочка! — торжествуя, сказал Борис. — Ты, пожалуй, езжай, Сашко, — повернулся он к шоферу. — Что тебе торчать тут у подъезда? Нужно будет, я позвоню.
Бесшумный лифт поднял их на седьмой этаж.
— Варенька, — предостерегающе сказал Устюгов, — обопритесь о руку спутника вашей жизни, в крайнем случае о мою. Седьмой этаж — это почти как седьмое небо. Ждите чудес. Лично я не буду удивлен, если сейчас откроется сезам.
Сезам открылся, на пороге стояла Алина. И улыбалась.
— А что я говорил! — воскликнул Устюгов. — Чудеса уже начались. Где добываются такие невесты? Может, там ещё остались?..
Он витиевато поздравил Алину со вступлением в законный брак и пожелал супругам всего, что принято желать. Алина улыбалась. Борис сиял.
— Тебе дали новую квартиру? — удивилась Варя.
— Ну конечно же, мамочка! Руководство учло, так сказать, возможную перспективу, пошло навстречу, и мнение Василия Васильевича сыграло решающую роль.
Трехкомнатная квартира была просторна и удобна. Борис с гордостью показал все удобства, даже чешский «компакт» в уборной.
— Голубая мечта диабетиков и клизмачей, — тихонько, чтобы не услышала Варя, взвеселился Устюгов.
Потом была продемонстрирована обстановка комнат.
— Шик-блеск-красота! — резюмировал Устюгов. — Экскурсия окончена, теперь можно сесть?