Родом из ВДВ
Шрифт:
Порой Игорь мысленно сравнивал себя с бравым гусаром или с хитрым фавном, настойчиво обольщающим невинную нимфу. Роль последнего и нравилась, и пугала, так как девушка с каждым днем казалась ему серьезнее, чем он мог предположить в самом начале. В самом деле, теперь Оксана виделась ему жрицей очага, и жертвенный огонь непрестанно горел в ней, как бы ведя по жизни. Их беседы стали оживленнее, эмоциональнее и интереснее, и иногда Игорю мерещилось, что он просто пробуждает ее от длительной спячки. За считаные дни неразговорчивая, безучастная и порой даже неулыбчивая Оксана заметно преобразилась. Она перестала бояться взрослого фронтовика, в девушке вдруг отрылись целеустремленность, желание жить достойно. Игорь почувствовал в девушке глубоко заложенную установку, некий священный защитный слой, уберегающий от жизненной коррозии. Как-то, думая о новой знакомой, он решил, что с такими, как она, невозможно иметь сиюминутные отношения, на таких обычно женятся…
Приближались майские праздники, и он уже предвкушал всякий вздор типа маленького пикника с шашлыками на благодатном, заросшем кустарником берегу Роси. Но тут его ждало неожиданное разочарование. Оказалось, что у нее есть масса не слишком приятных, сугубо деревенских обязательств: посадка картошки, помощь в побелке старой бабушкиной хаты. В какое-то мгновение он подумал оставить ее в покое, но странная тоска не выпускала его из своих тисков. Да и чем ему тут, в Черкассах, заниматься – лежать на диване?! Когда же этот бравый боевой офицер
Офицерской смекалкой и патентованным, присущим сугубо людям в погонах поведением Игорь уверенно переборол мнительность и предвзятую настороженность женщин – матери и бабушки. Мужской дух в их доме был забыт давным-давно: отец Оксаны умер лет восемь или девять тому назад. То было стойкое, бесподобно гордое женское сообщество, привыкшее сажать весной и копать под осень картошку, а долгими зимними вечерами задумчиво вышивать крестом картины, в тканевые рисунки которых переходила баснословная энергетика терпеливого славянского духа. В комнатах небольшого одноэтажного домика он уже видел несколько таких вышивок; одна из них, с видом украинской деревни, унесла его в мир сильных ощущений. Выбеленные хатки, укрытые соломенными крышами; приветливая криница; колоритный казак в сорочке и шароварах с бандурой в руках выводит свою вечную песнь. Усы его свисают, почти достигая струн, и повсюду простор, пространство свободы и везде много света, счастливой вибрации умиротворенного бытия. «Что и говорить, умели тут, на этой земле, решать любые задачи, тянуть любую лямку и не корить судьбу», – думал украинский офицер российской армии, заглядывая в глубь времен, в корневую систему народа, к которому неразрывно принадлежал… И эти смиренно-горделивые женщины, как три монахини, стали вдруг ему близки. Игорю казалось, что он приоткрыл завесу, скрывающую от него Оксану. Вот почему она лишена воздушной мечтательности, впрочем, как и он сам!
Игорь вместе с женским обществом с наслаждением отдавался привычной физической работе, порой ловя на себе тайные, несколько недоверчивые взгляды матери Оксаны и восхищенные, украдкой брошенные, томные выстрелы зажигающихся, пламенеющих в эти мгновения глаз самой Оксаны. «Ах ты ж, бисова кров!» – шамкала, вытаращившись на него, старушка, обнажая при этом несколько оставшихся в пустом рту гнилых зубов. И в глазах трех женщин Игорь, словно в волшебном зеркале, видел себя рыцарем, чувствовал героем, открывшим жизнь на неизведанном, таинственном, считавшемся необитаемым острове. Игорь переводил взгляд на аккуратно подправленный забор, тщательно выметенный двор, на дремлющего, перекошенного временем пса, кажется, такого же старого, как эта бабка, и изумлялся: откуда в этих украинских женщинах столько энергии, духа жизни и умиротворения? Это совсем не то, что он видел на курсантских переходах от Рязани до Селец, где даже в священном есенинском Константинове, утопающем весной и осенью в земляной каше, его поражали покосившиеся заборы и пугающие полузоологическим бытом и зарослями сорняка дворы. Да что там в области?! И в самой Рязани, если нырнуть в глубь дворов, то в сотне метров от центра можно обнаружить облупившиеся стены, вонючие свалки, словно в них угодила бомба, и шарящее там облезлое, бесноватое кошачье племя…
Когда же после посадки картошки в один день вместо трех он отведал настоящих украинских коржей с маком, растертым неутомимой бабулей в глиняной ступке, он почувствовал себя по-настоящему счастливым. Матери он тоже определенно понравился, и она после трех украинских чарок горилки уж радостно кудахтала и выглядела куда более хлопотливой, чем в первые часы знакомства. Игорь осведомился, все ли есть для побелки хаты и владеет ли Оксана этим немудреным ремеслом. Получив утвердительный ответ, он с неожиданной, наповал сражающей уверенностью заявил, что вдвоем они великолепно справятся с задачей. На нахмурившемся лице матери сначала отразилась растерянность, но после того как бабка с мечтательно-глуповатой миной прогнусавила: «Нехай даги йдуть, caмi впораються», – дело было улажено. Оксана, не меняя выражения лица, так профессионально сыграла в молчанку, что Игорь сам ни за что не догадался бы, желает ли она дальнейшего развития событий именно по такому сценарию.
За ней было забавно наблюдать, она оказалась неожиданно ловкой, хотя и невыносимо сметной в широких домашних шароварах с мило оттопыренными задом и коленями. Была она в них теперь похожа на пушистого зверька, юркого, игривого и потешного; уж ничего, кажется, не осталось от недавней скованности, робости и мрачности. И ее лицо, на котором солнечные блики высвечивали то насмешливое выражение, то глубокую сосредоточенность, а то и безмятежную улыбку, преобразилось, став живым и удивительно подвижным. Временами Оксана казалась ему воинственной амазонкой, а временами – кроткой монахиней, и он поражался этим переменам. А еще более изумлялся перемене, которая произошла в нем самом, в том, как он стал принимать эту простую сельскую девушку, не стремящуюся сорвать с неба звезд. Игорь украдкой всматривался в нее, слегка забрызганную бледно-серыми пятнами белил, и думал, что сейчас, когда они остались только вдвоем, она вдруг стала невыразимо влекущей и желанной. «Ангел, истинно мой ангел, – повторял он мысленно, приближаясь к девушке, – эта полетит на край света и останется рядом, вытерпит все». Она повернулась к нему с широко раскрытыми глазами, в которых задорно и пригласительно играла морская волна. И опять Игоря охватила пьянящая власть ее запаха, смешанная с ароматом растущего неподалеку абрикоса. Ему теперь уже было глубоко наплевать на дарованную Богом способность улавливать различные химические соединения, он просто чувствовал невыносимую сладость от считываемой собственным обонянием информации. С ним происходило что-то невероятное, колдовская магия ее запаха расслабляла его, делала податливым и в то же время наэлектризованным, и у него не было ни сил, ни желания бороться с этим обволакивающим ощущением. Оксана вся была соткана из тончайшего цветения буйной весны, и этот аромат был во сто крат сильнее строительного, белильного запаха, ненавязчиво вплетенного в общую картину. Когда Игорь приближался к ней, волшебным образом улетучился и вездесущий едкоприторный, смешанный с мышиным запах затхлой старой хаты. В нем же проснулось ошеломляющее вожделение, запоздалое, долго пробуждаемое, как будто вытопленное жаром из вечных льдов и потому безумное, настойчивое и очень сильное. Игорь изловчился и приблизился к ее почти детским круглым щечкам с едва видимым розоватым пушком, тихо поцеловал их. Коснулся кончиком носа ее носика, оказавшегося холодным и немного влажным, как у котенка. Затем окончательно привлек ее к себе в объятия, ощутив прилив горячей энергии упругого юного тела под рабочей одеждой, твердую грудь, тугие бедра… Страсть в один миг зажгла его всего, подобно факелу, и огненнопунцовые губы их напряженно слились в восторженном и немного диком поцелуе, наполняющим их отношения новым, сакральным смыслом. Трогательная девичья дрожь и пленяющая истома дополнили чародейством картину их сближения. Он удивился, что им совсем не нужно было слов, как будто они знали друг друга долгие годы и все уже давно было обговорено. Украшенная новыми ощущениями действительность казалась теперь столь же ясной, как бездонность небесного свода, зелень травы или восторг при виде распускающихся деревьев. И в нем проснулась старая, давно возникшая в подсознании мысль, которую он всегда держал взаперти и только теперь позволил выйти наружу: он тайно мечтал не просто о семье, но о такой семье, которая будет никак не слабее, не хуже, чем у его старого друга Алексея. И вот контуры именно такой семьи, о которой он мечтал со всей страстью своей устремленной натуры, показались ясно, как репродукция Джоконды у бабушки около печки. Точно какое-то движение небес сообщило ему: это именно та девочка, именно тот человек, что будет с тобой до конца и оценит в твоих скупых жестах всю глубину мужского начала, которое только может быть у настоящего солдата.
Когда они ехали последним автобусом в Черкассы, еще непривычно обнявшись, и Игорь ощущал на своем плече склоненную с обескураживающей искренностью головку, он думал лишь об одном: имеет ли он моральное право предложить этой доверчивой девочке разделить с ним небезопасную жизненную тропу. Вправе ли он вытащить ее в полувоенную Гянджу с суровыми ветрами, пещерным бытом и племенными нравами? В трехкомнатную квартиру без воды, с иллюзорными удобствами избушки на курьих ногах, где живут в одной комнате, вторая служит кладовой, а третья – уборной со сменяемыми ведрами? Игорь поморщился от этой мысли; ему неприятно было даже мысленное пересечение воздушно-белой романтики с грязным исподним жизни. Но он-то уже познал прикосновение к уродливой, изломанной, исковерканной, омерзительной реальности! И что, он изменился, хуже стала его душа? Нет, нисколько! Но тогда должна же отыскаться в этом хаотическом, потенциально апокалиптическом мире еще хоть одна душа, способная разделить с ним кусочек пространства на обочине этого мира… Ведь если даже они мелкие песчинки Вселенной, то и в этом случае должна существовать какая-то зацепка, иначе зачем они явились в мир?! Игорь был полон тревожных мыслей, но что-то подсказывало ему, что если какая-то близкая ему, готовая к терпению душа и существует на свете, то это как раз она кротко расположилась рядом. И это ощущение сказывалось на его отношении к девушке. В те несколько дней, отдающих сказочной вечностью, он долго подыскивал ключевое определение ее характера. Но все оказывалось тщетным, отражало ее суть лишь частично. И вот теперь, когда он трясся в полупустом автобусе, перед глазами само собой с оптической точностью высветилось слово «надежность». И он был очарован этим словом не меньше, чем таинственным теплом ее тела…
С какого-то неуловимого момента они начали стремительно нестись навстречу друг другу. Как две охваченные пылким жаром кометы. Игорь не знал, отчего так происходит, но однажды его пронзила смутная догадка: они оба искали любви и были готовы к ней. И сумели обрести это чудо, когда представился случай. Да и вообще, была ли это любовь? Он не был до конца уверен, потому что не мог бы дать точного определения этому чувству. В конце концов он пришел к выводу, что это не так уж важно. Как профессиональный военный, как командир, капитан Дидусь привык принимать ключевые решения в ограниченном временном диапазоне. И то, что сформирвалось внутри него в отношении Оксаны, было простым и неуемным, как аппетит изголодавшегося человека. Больше всего Игорь дивился тому, что в Оксане напрочь отсутствовало требовательное эго, она не стремилась, подобно ему, завоевать мир. Она хотела лишь дополнить собой и расширить мир его представлений и ощущений. В своих чувствах к нему она была настолько смиренна и по-монашески жертвенна, что порой ему становилось стыдно за то, что у него есть определенная жизненная цель, линия жизни вообще. Ей же достаточно было тихого созерцания и таких беззвучных, лишенных слов поступков, напоминающих, что она живет для него. Как-то, долго задумавшись над этим свойством, Игорь пришел тогда к заключению: это высшая мудрость любви и высшая миссия женщины. Находиться с мужчиной рядом и не мешать ему двигаться к цели. Уже много позже он открыл в ней неожиданную нежность, о которой даже не подозревал вначале.
Все свершилось, как должно было свершиться. Просто, жизненно и стихийно. До конца отпуска оставалась неделя, второй курс у нее был позади, на горизонте не проглядывало никаких иных помех, кроме сверкающих льдом вечных гор Кавказа. И тогда, взяв ее за плечи и заглянув в глаза, Игорь спросил предельно просто: выйдет ли она за него? И тут же добавил, возможно, очевидную глупость: это означает, готова ли она ехать в дебри, в кислую пустыню, которая бывает или немыслимо холодной, или безумно горячей; где ничто не напоминает о приближении XXI века? Она подняла библейские глаза и только улыбнулась мягкой, славянской улыбкой, какую он видел когда-то в церкви на иконах. «Святая, – пронеслось у него в голове, – эта выдержит все те испытания, которые выпали и еще выпадут на совместную долю». А она даже не ответила «да», просто прижалась всем телом к нему и спрятала лицо у него на груди. Когда же он наконец увидел ее влажные от слез глаза, почему-то вспомнил, как его вызвал командир полка на беседу перед утверждением в должности командира батальона. Разговор был тогда, собственно, ни о чем, просто кэп прощупывал его, так сказать, на прочность. Сможет ли удерживать бразды правления при более старших, более опытных офицерах? Беседа шла гладко, и только в одном возникла заминка. Когда Игорь заметил, что все в жизни все равно будет, как предписано, предначертано свыше. Командир полка нахмурился, мгновенно погрубел. «Запомни, капитан, на всю дальнейшую службу. Ничто в нашей жизни не предопределено! Мы сами своими намерениями, своей волей можем все перевернуть с ног на голову и обратно! И только, если ничего не будешь предпринимать, если недостаточно окажется твоего упорства, вот тогда только все и пойдет по предписанию свыше». То, о чем они говорили до и после этих слов, оказалось не так важно. Его утвердили в должности комбата. Но Дидусь запомнил встречу прежде всего благодаря новой формуле. Много раз он примерялся к ней, проверял ее точность и с удивлением обнаруживал, что, действительно, ничто в нашей жизни не предопределено. Изумлялся, откуда командир полка, не самый образованный мужлан, извлек эту мудрость, это, кажется, главное жизненное правило. И вот опять, когда его жизненный выбор состоялся, в ушах отчетливо застучали, будто выбиваемые морзянкой, слова: ничто в нашей жизни не предопределено! Оксана же совершенно сбила его с толку, когда, пристально посмотрев на него, произнесла: «Я думаю, мне с первых мгновений казалось, что мы должны быть вместе. Как будто это было предначертано свыше…»
Глава девятая
(Чечня, Старые Атаги, май 1995 года)
Колонна, хрипя захлебывающимися двигателями, медленно ползла к перевалу. С брони майор Дидусь настороженно щурился на низко повисшее солнце, необычайно яркое и подозрительно холодное для конца мая. Оно казалось большой желтой лампой на темно-голубом, почти синем потолке неба. Если бы не вездесущая дизельная отработка, вызывающая во рту неприятный кислый привкус, можно было бы насладиться сочным воздухом горного неба. Такое порой удавалось ранним утром или в тиши ночи, и Игорь Николаевич точно знал, что этим воздухом можно даже напиться, как водой из колодца в украинском селе. Да и гордо вылезшая и налившаяся весенним соком трава выглядела роскошно и радовала глаза своей зеленью.