Родовая земля
Шрифт:
В голове отца кружилось. Словно бы опьянел, и сам не мог поверить в то, что совершил.
— Батюшка! — вскрикнула потрясённая дочь, опускаясь перед ним. — Встань, Христа ради!
— А-а, и ты вспомнила Христа? Не встану, пока не скажешь: вертаемся домой. Тепере всё одно мне: чую, не жить уже по-людски. Жизнь перевернулась, кверху тормашками пошла выплясывать. Эх, пропадай всё пропадом!
Мимо проезжал в скрипучей, несмазанной телеге односельчанин Большедворских Селиван. Увидел стоящего на коленях Охотникова, присвистнул:
— Михайла Григорич, ты? Здрасьте, ли чё ли. Перебрал малёшко тарасуна?
— Батюшка, встань! — шептала
— Не встану! — сквозь зубы ответил отец, искоса стрельнув острым досадливым взглядом на Селивана.
— Ленка, яте щас подмогу! — спрыгнул с телеги доброхот Селиван.
— Уйди ты! — отмахнулась Елена. — Батюшка, что же ты на старость лет делаешь с собой? Жить ведь тебе в Погожем!
— Коли дети у меня постылые… Позор приму и поругание. На всё воля Божья.
— Поедём… домой, — тихо и сдавленно произнесла Елена, словно бы проглатывая слова со слезами, показавшимися ей горькими и колкими. «Всё кончено», — подумала, зачем-то срывая пучок жёсткой травы.
— Сжалилась, значится? Чиво ж, поехали, — поднялся с земли Михаил Григорьевич. — Верно сказал Селиван — перебрал я, — горько усмехнулся Михаил Григорьевич, привязывая к бричке коня, щипавшего траву обочь дороги. Самому себе тихонько, в бороду сказал: — … на всюё, поди, остатнюю жизнь.
Елена полвзглядом обречённо посмотрела на мост, на реку с подплывающим к острову Любви плашкоутом, на город; но ясно выделила нестойким, угнетённым сознанием только кипенно-белые черёмуховые заросли. Отвернулась. В голове кружилось. Когда взбиралась в бричку, чуть не упала. Сильной рукой отец придержал за плечо, но в глаза не взглянул. Держался вбок. Елена ощутила терпкий запах пота, исходивший от взмокшей рубахи отца, прижалась в угол, будто спряталась. Затаилась. Слёзы рвались наружу, но крепилась, до боли покусывая губу. «На круги своя… — вспомнились ей библейские слова. — Если бы он не встал передо мной на колени!.. Жалость сломила меня. Я покорилась судьбе. И вот — еду… на круги своя». Она чувствовала себя обессиленной и раздавленной. Однако уже перед самым Погожим ей неожиданно и противоречиво подумалось: «А может, Семён и есть моя настоящая судьба? Может, я придумала всё, начитавшись книг, и рвусь к миражам?»
Отец молчком погонял Игривку, шедшую и без того легко и скоро. Ласкалось утреннее, многообещающее солнце нового дня.
27
Возле белоснежного, возвышающегося на холме у развилки оживлённых дорог Крестовоздвиженского собора собралось много людей. Кто пришёл поглазеть на свадьбу, кто — получить подаяние, кто — не знал, что свадьба, а просто заглянул в церковь, кто проходил мимо, да остановился, привлечённый богатым поездом с каретами и лошадями, покрытыми кумачными и золотисто-белыми с рюльками попонами, с колокольцами в дугах, с перевязью разноцветных шёлковых лент. Усатый, подтянутый полицейский в сверкающем золотистыми пуговицами и нашивками мундире почтительно-строго расставлял подъезжающие кареты и подводы вдоль улицы; накануне через приказчика Михаила Григорьевича он принял приличное подношение, и старался изо всех сил, надеясь ещё получить. Покрикивал на зевак.
Семён протянул Елене, выходившей из кареты, руку, бережно взял её белую ладонь в свою, загорелую, с потрескавшейся кожей на кончиках толстых пальцев. Народ расступился, отхлынул к деревьям, образовав своего рода живой узкий коридор, и жених с невестой стали не спеша всходить к воротам церкви по каменным, выщербленным ступеням парадной лестницы. Елена неожиданно ощутила какое-то странное жжение правой щеки. Казалось, что сквозь спины и лица людей пробивался жгучий луч; однако солнце находилось с другой стороны и слишком высоко, чтобы попадать своим светом напрямую. Какой-то младенческий страх стал расти в душе Елены, и смутная догадка вздрогнула в ней. Поискала глазами. «Померещилось? Или он всё же где-то рядом? Господи!»
Семён слегка повёл строгим лицом к руке невесты, которую она зачем-то — словно бы её могли вырвать сей же час или что-то ещё совершить с ней невообразимое и невозможное — сжала на его запястье, приметил улыбку на её губах и мысленно произнёс благодарственную молитву. Перед открытыми дверями церкви они перекрестились, поклонились и медленно взошли на паперть. Елена, когда накладывала на себя крестное знамение, не чувствовала своей руки; когда же поклонилась, то тут же отчего-то подумала, что не поклонилась, и хотела совершить это ещё раз. Но Семён сделал шаг вперёд, к распахнутой кованой двери, и Елена последовала за ним, напоследок уловив волнующий и зовущий запах черёмухи.
Но вдруг — остановилась, повернула голову назад. Остановился и Семён, резко взглянув на невесту. Все удивлённо посмотрели на жениха и невесту. По толпе прополз ропот. Было совершенно неясно, отчего произошла заминка.
А Елена пристально всматривалась в толпу. Страх и отчаяние охватили девушку, и в состоянии полуобморока она подумала: «Остановить… убежать… Боже, не допусти!» Но также неожиданно Елене снова привиделись жалкие глаза отца, униженного, сломленного, опечаленного. Униженного и сломленного ею — дочерью. И печаль эта, она понимала, теперь с ним до гробовой доски.
Семён слегка потянул невесту в храм. И она снова покорилась.
На невидимом клиросе звучали певчие голоса. К жениху и невесте подошли старый, но с румяным жизнерадостным лицом священник, своим торжественным одеянием и пепельно-белой длинной бородой, пышными усами более похожий, показалось Елене, на Деда Мороза, и высокий, с запавшими, утаёнными глазами желтоватый дьякон. Священник с мягкой, еле заметной улыбкой что-то сказал Семёну, и тот потянул за собой Елену. А она совершенно не расслышала ни одного слова священника. Ей что-то шепнул шафер, и она ему виновато улыбнулась, чуть повернув испуганное, показалось, присыпанное мукой лицо. «В мире?.. В единомыслии?..» — в себе зачем-то повторяла она вопросом торжественные и густые слова священника, стоявшего у аналоя.
Она увидела икону с Христом в терновом венке; шипы впились в Его чело, но взгляд был пристальным и умиротворённым. Знакомое вспомнилось Елене в лике Христа; ей хотелось всматриваться, вспоминать.
Священник возглашал мощно, торжествующе, возлагая золотистые, сверкающие венцы на новобрачных. «Очи мои всегда с Господом, ибо Он извлекает из сети ноги мои?.. — вопросом выхватывало — машинально переводя с церковнославянского — воспалённое сознание Елены слова, доносившиеся с клироса. — Да, да, Господи, я в сетях… сетях греха. Но я хочу, хочу греха, и Ты, Боже, об этом знаешь. Какая сила меня может остановить? Совесть? Жалость? Любовь к отцу и матери? — Но Елену ужаснули те мысли, которые беспокоили её, находящуюся в храме: — Господи, прости!»